Путь Абая. Книга IV - Мухтар Омарханович Ауэзов

Накануне отъезда к Абаю пришли друзья, чтобы проститься с ним, пожелать счастливого пути. Сначала появились Сеил и Дамежан. Абай отдал распоряжение Баймагамбету - сварить мясо и принести кумыс. Вскоре с той стороны, с Затона, несмотря на мороз и пургу, пешком по льду реки пришли еще несколько человек, во главе с Сеитом и Абеном. Абай распорядился поставить еще мяса, принести еще больше кумыса. Теперь он понял, что друзья и близкие сговорились заранее, чтобы прийти вместе. Абай хорошо принял всех этих людей, с которыми ему приходилось не раз встречаться, делить трапезу, радость и горе.

Еще заранее Сеил обратился к жителям Затона, чтобы они пришли в этот день к Абаю, так как он пребывает в печали, опасаясь за жизнь сына, самого близкого человека.

«Говорят, что он превращается в старика, задавленного несчастьем и горькими думами, - передавал в своем послании Сеил. - Всегда, при любых невзгодах мы оказывались рядом с Абаем, нельзя оставаться безучастными и сейчас. Хотя бы покажемся ему на глаза, выразим свое сочувствие, проведаем и поприветствуем его!»

Все эти люди, как недавно их дети и внуки, поведали Абаю о своих делах. Они говорили коротко, скупо, и Абай догадался, что и об этом они условились заранее: зачем нести свои неурядицы человеку, который и сам пребывает в печали?

Абаю стало тепло и радостно на душе: он много рассказывал и шутил со своими гостями. Заговорили о войне: эта новость облетела уже всех горожан, правда, многие из них знать не знали, что на свете есть какая-то Япония. Сеил, Сеит и Абен наперебой спрашивали Абая: где расположена такая страна, больше ли она размером, нежели Россия, и в каком море потопили русские корабли?

Абай обстоятельно рассказал обо всем, что знал сам, выбирая простые, понятные слова. Люди слушали его с огромным желанием, что было видно по выражению их внимательных лиц. Наверное, Павлов и Марков уже успели высказать Сеиту и его друзьям свое мнение о войне, и Абай теперь высказывал свое.

Сеит и Абен не хотели знать пустопорожних слухов: они желали, чтобы Абай сказал им нечто самое важное, главное, как всегда он говорил обо всем, и особенно им были интересны те замечательные, неповторимые слова и образы, в которые он облекал любую мысль.

Абай был на самой вершине своей речи, когда в дом вошел Дармен, а вслед за ним - еще целая группа людей, среди которых был Шубар. Абай коротко поздоровался и, повернувшись к своим гостям, продолжал, завершая свою сегодняшнюю мысль:

- Мне трудно гадать о том, сколько пройдет времени - годы или десятки лет... Наверное, знающие люди, пророки и мыс-

лители, умеющие заглянуть в далекое будущее, могли бы назвать день и час любых свершений. Я лишь знаю одно... Когда-нибудь этот привычный, знакомый вам мир будет перевернут кверху дном, все изменится на корню, грядут великие и страшные события. Наступит иная эпоха, и будет она такова, что ни вы, ни ваши предки, дальние и ближние, даже представить себе не могли!

Слушатели испытали чувство радостного удивления. Их горестные морщины разгладились, а темные лица, измученные многодневным джутом, казалось, посветлели. Абай переводил взгляд с Сеила на Дамежан, Сеита, Абена и видел, что его слова достигли цели: все улыбались, забыв о тяжести жизни, о суровой зиме. Многие из тех, кто пришел позже и застал лишь конец речи Абая, просто радовались напору его слов, не вдаваясь в их смысл.

Баймагамбет, севший за дастархан пониже, был весьма доволен, что мучительная печаль Абая рассеялась, что опять воспрянула его страдающая душа. Он все поглядывал на Сеила, который и привел сюда всех остальных, на Дамежан, чьи уста шепотом провозглашали тихую благодарность.

Радовался и Дармен, усевшись напротив Абая. Как часто с ним случалось, он мысленно обращался к наставнику, с благоговением глядя на него, но не произнося ни слова вслух: «Славный мой ага! Есть у тебя, в числе прочих, одно благородное свойство: будто освещая все вокруг себя, рассеивать в душах людей тяжелый туман, раскрывая им глаза на окружающий светлый мир!»

И тотчас в душе самого Дармена пробудилось вдохновение, и дальнейшая его мысль, вскормленная благодарной памятью, создала новый художественный образ: «Ты - будто упорный земледелец в пустыне. Всю жизнь сеешь семена добра и света. Пусть пока и не свершилось великое чудо в этой степи: не зашумели густые леса, не выросли прекрасные сады, не заколыхались поля пшеницы. Но, мой мудрый ага, в сотнях и тысячах душ загорелись ярким огнем твои назидания! Это и есть семена, что бросил ты в душу каждого нынешнего человека, и прорастут они на благо потомков, всех последующих поколений!»

Когда Абай кончил говорить, ни единого возгласа не раздалось в ответ - так были поражены его слушатели, так непривычны были слова, произнесенные, к тому же, в самой обычной обстановке.

Абай не мог видеть лиц последних вошедших, что сидели за его спиной. Вдруг среди этих людей раздался голос человека, который был неприятен ему. То был не кто иной, как Шубар.

Он не изменил своей привычке - говорить громко, сдабривая свои слова лукавыми насмешками. Даже сейчас, когда все сидящие в доме чувствовали себя в каком-то легком полете, вновь обрели надежду, сидели улыбаясь, задумчиво опустив глаза, вдруг резко прозвучал, рассекая тишину, язвительный голос Шубара:

- Абай-ага, столь удивительно мне слышать ваши слова о светлом будущем, когда многие вокруг говорят о конце света! Как я был бы счастлив, окажись все это правдой! Только, прошу вас, поясните подробнее. Близко ли это светлое будущее, увидит или нет его кто-нибудь из ныне здравствующих, сидящих перед вашими глазами?

Сказав так, Шубар расхохотался, словно удачно пошутил, но никто из сидящих не поддержал его смех. Абай не ответил на его слова, даже не повернулся к нему, не обратил на него внимания. Взглянув приветливо на Сеила, он заговорил с ним, поскольку этот человек Абаю был гораздо интереснее ...

Гости разошлись в глубоких сумерках. Баймагамбет и Дар-мен напоили всех чаем на дорогу, приготовили для них сани и развезли по домам. Поздно вечером оба вернулись и вошли к Абаю, который коротал время в потемках пустой комнаты.

Дармен зажег большую яркую лампу, стоявшую на выступе печи, взял ее и перенес на стол к Абаю. Не успев сесть, расположиться поудобнее, лишь второпях опустившись на одно колено, он посмотрел на Абая так, что тот понял: