Путь Абая. Книга IV - Мухтар Омарханович Ауэзов

Абай сказал все это не ради утешения, а вполне со знанием дела.

Тем временем лодка, переплыв Большой Иртыш, подошла к зеленому острову с отвесными обрывистыми берегами. Молодые лодочники, сидевшие на веслах, взяв в руки аркан, спрыгнули в воду и снова, ступая по мелководью под самым обрывом, стали тянуть паром мимо лесистого Полковничьего острова, в сторону протоки Карасу, отделявшей остров от Большого Семипалатинска.

В лодке позади Абая сидело человек десять. Чтобы облегчить паром, все принялись перелезать через борт, ступая в неглубокую быструю воду, в том числе и две женщины-татарки в тонких черных чапанах. Двинулся было и Абай, но Сеил махнул ему рукой, сказал с большим почтением:

- А вы оставайтесь, мырза Абай! Ничего не случится, сидите!

Абай резко обернулся, всем своим массивным телом, отчего паромная лодка даже закачалась на волнах. В эту минуту две татарки, придерживая воротники чапанов, накрывавшие их головы, вылезали на берег.

- Негоже мужчине сидеть, когда даже и женщины выходят! Все-таки не старый я, не больной, - сказал Абай, но Сеил в ответ лишь засмеялся, отчего его лицо еще больше сморщилось, а за сухими, треснутыми губами показались желтые сломанные зубы.

- Ничего, Абай-ага! Эти женщины привыкли ходить пешком и даже устают, если случается долго сидеть. Вы не смотрите на них, они просто пошли поразмяться.

Когда они остались вдвоем в лодке, Сеил тихо заговорил о Сармолле, передав Абаю суждения, ходившие среди жителей нижнего жатака. То, что поведал Сеил, раскрывало всю историю с совершенно неожиданной стороны:

- Верно ли все, что мы слышали, мырза Абай? Не оттого ли Сармолла впал в немилость, что решил предостеречь людей от холеры, от заразы? Ведь он посоветовал не собирать гостей на жаназа, не устраивать большой заупокойной трапезы, как в прежние времена. А ведь это значит, что муллы не получат ни гроша подаяний. Все это называют теперь его посланием к простым людям. Конечно же, такое пришлось не по душе имамам обеих мечетей, главной и нашей нижней. Теперь они ненавидят Сармоллу. Поговаривают, что они не успокоятся, пока и вовсе его не сживут со свету. А для этого у них есть верные подручные, с соилами, камчами и кинжалами в руках. Слышали вы что-нибудь об этом, мырза?

Абай похолодел. Ведь неспроста Сеил завел такой разговор...

- К чему ты говоришь об этом, что тебе известно? - ответил он вопросом на вопрос.

- Говорю, потому что знаю некоего торгаша по имени Отар-бай, который обычно вместо слов пускает в ход камчу, - сказал

Сеил. - И он не один, есть у него такие же, как он, приспешники, тоже торгаши и тоже любители помахать камчой, Семейкан и Корабай. А водят дружбу они с пьяницами, картежниками, ворами и душегубами, что промышляют на пристани... Таким ничего не стоит зарезать человека, если их попросят.

- Я, конечно, слышал о стычках между муллами, - задумчиво проговорил Абай, - но разве они осмелятся пойти на такое?

- Дом Отарбая стоит неподалеку от моего, тут же, на берегу, - сказа Сеил. - И к нему, и ко мне ездит один и тот же старик-водовоз. Он сам слышал, когда привозил воду, как эти люди, собравшись в доме Отарбая, грозились изничтожить Сармоллу. Сказали, мол, что он насолил всем видным баям города. Что в пору великой беды этот вероотступник желает столкнуть с яра в бездну своих же соплеменников - мусульман. Сбить людей с пути истинного.

- И они говорят такое? - возмутился Абай. - Ведь слова Сар-моллы проникнуты только заботой о людях!

- Так поведал старик-водовоз. Они говорят, что Сармолла хочет отбить народ от мечети, имама, хазрета, тайно затаскивает людей под влияние русских. Поэтому он и проклят сразу двумя имамами. И теперь эти люди с камчами считают его за подстрекателя и хотят наказать его по мусульманскому закону, безжалостно истребить изгоя.

- Когда ты слышал об этом?

- Вечером в среду.

Прошло уже три дня. От этой вести Абаю стало не по себе. И без того было тяжело на душе, но теперь и вовсе стало невмоготу. Абай вспомнил, как сам говорил Сармолле, что надо позаботиться о народе, довести до людей дельные советы, наставления. Выходит, Сармолла пошел на самые смелые действия и теперь стал известен в народе как человек, который искренне заботится о простых людях. Сармолла выступил в одиночку, он не боится подставить голову под камчу. Такие, как лодочник Сеил, обитатели бедных домов жатака, живущие в печали, плаче и стенаниях, восприняли его слова с одобрением, но хазреты, халфе и баи думают по-другому.

Пусть бы хоть половина того, что сказал Сармолла, дошла до людей. Тогда Абай, если это будет ему под силу, непременно должен донести до них другую половину.

Обойдя сверху Полковничий остров, широкая паромная плоскодонка вошла в быстрые воды Карасу. Этот неширокий рукав Иртыша люди порой называют рекой, но Карасу - вовсе не отдельная речка, а один из протоков, огибающий остров. Большой Семипалатинск находится как раз на правом берегу Карасу, скрытый от левобережной слободы Бержак за густым высоким лесом.

Сейчас, когда зеленый остров остался за кормой, на приближающемся правом берегу перед глазами Абая во всей своей широте разворачивался город. Издали отчетливо были видны широкие улицы, спускавшиеся прямо к воде, ряды множества больших и малых домов, тянувшиеся до самой реки. Среди них, возвышаясь точно напротив переправы, была хорошо видна паровая мельница, принадлежащая знаменитому татарскому баю Мусину, - белое многоэтажное здание с трубой из красного жженого кирпича. Сейчас, в безветренную погоду, черный дым из трубы стоял прямым высоким столбом. Казахи эту паровую мельницу с красной трубой называли «красный барабай»28.

Выше и дальше от чадящего «барабая», на площади, что была заложена на вершине холма, виднелась двухэтажная белокаменная контора окружного суда. Возле нее, чуть ниже по косогору в сторону реки, сверкали купола Плещеевской церкви, под ней - зеленые крыши деревянных двухэтажных домов, выкрашенных в белый цвет.

В отличие от левобережной слободки Бержак, это был почти целиком русский город: здесь шла совсем другая жизнь, движущаяся иной поступью - чего только стоило ее звуковое эхо: зычный гудок того же «барабая» степной казах принимал за вопль какого-то чудовища, а многозвучный перезвон церковных колоколов также был в диковинку, по сравнению с широкой тишиной степи... Многоэтажные конторы, трубы и корпуса фабрик, золото крестов и куполов - все это было чуждо, непривычно