Путь Абая. Книга третья - Мухтар Омарханович Ауэзов

Но тут домбру взял Мука и запел звонким, как у жаворонка, голосом, сразу заставившим встрепенуться все сердца. Богатый звук этого голоса, уверенное владение певцом его тончайшими возможностями говорили о высоком певческом искусстве в степи. Мука запел песню Абая - «Шлю, тонкобровая, привет», которую Базаралы еще не слышал. И слова, и напев ее были настолько жизнерадостны и светлы, что смогли сразу отвлечь Базаралы от его грусти и печали. Написанные в пору счастливой любви Абая, слова были пронизаны страстью и нежностью поэта. Спев три куплета, Мука хотел остановиться и перейти на что-нибудь другое, но Базаралы не позволил ему этого:

- Пой, айналайын, пой дальше, баурым! - стал просить он сэре, и Мука допел песню до конца.

После другое сочинение Абая исполнил молодой сэре Алма-гамбет. Это была песня «Ты - зрачок моих глаз», нежная, полетная, сразу протянувшая воздушную тропу от унылой поздней осени к весеннему ликованию цветов. В этой песне торжествовала душевная радость мая.

- Иншалла! Свершилось! Нет больше печали и мрака в моей душе! Вот оно, снадобье для меня! Я излечусь, силы вернутся ко мне. - Так шептал, чуть слышно, Базаралы, закрыв глаза, самозабвенно вслушиваясь в песню.

В одну из добрых минут этого музыкального вечера Базара-лы забрал у кого-то домбру и со смиренным полупоклоном протянул ее Айгерим.

- Душа моя Айгерим! Я не буду говорить, что только ты виной тому, что в сегодняшних песнях гуляет одна лишь любовь. Наверное, есть и другие красавицы в степи, которых тоже любят. Но ты здесь одна, - и тебе придется спеть, держа ответ от имени всех остальных. Спой, жаным! - так говорил Базаралы, и его голос звучал с братской нежностью.

Айгерим тотчас покраснела, ее переливчатый голос выразил непритворный испуг:

- Уа, Базеке! Напрасно вы... Ведь я так давно не пела!

- Нет, Айкежан, нет! Базаралы ничего не знает! Базаралы только помнит то, как чудесно ты пела, а он слушал тебя и плакал. Спой еще, айналайын!

После этих слов Айгерим больше не заставила себя уговаривать. Она запела «Письмо Татьяны».

Пела она также проникновенно и нежно, как много лет назад. И все, слышавшие раньше или слышавшие в первый раз эту песню в ее исполнении, сидели, не шелохнувшись, зачарованные силой искусства - Абая и Айгерим. Но для Базаралы, не слышавшего песен Абая, написанных им за годы разлуки, они стали настоящим потрясением. Певцы, будто договорившись, в этот вечер пели одни лишь сочинения Абая.

Получилось, что народ преподнес вернувшемуся живым с каторги Базаралы свой самый лучший подарок - высочайшего уровня искусство зрелого Абая. И теперь, глядя на него, База-ралы воскликнул:

- Апырай! Как многое изменилось! И слова песен изменились, и напевы! Они пронзают душу, - в душе моей все захолодело! Ту-у! Что вы сделали со мной!..

Посидев молча, покачивая головой, он спокойным голосом добавил:

- Абайжан, а как чудно сочетаются у тебя слова песен и напевы! Айналайын, ты явил большое искусство, спасибо тебе!

Тут Магаш заговорил о песнях самого талантливого из молодых - Дармена:

- Ага, а ведь Дармен сочиняет поэму про Енлик и Кебека. Неплохо было бы послушать ее.

Абай вспомнил, что осенью, при охоте с ястребами на дроф, он поручал Дармену написать такую поэму-дастан. Но, не зная, как у юного акына обстоят дела с этим, он дружелюбно попросил его:

- Ничего, если не успел еще закончить. Почитай или спой то, что успел уже сделать.

Дармен не заставил себя ждать. Чернобровый белолицый джигит с тонко подрезанными усиками, склонившись к домбре, нетерпеливо и бурно проиграл вступление, затем быстро выпрямился и запел. В его больших, черных, ярких глазах загорелся огонь вдохновения, с молодой силою степной души в нем соединился гордый и высокий разум истинного азамата. Он слетел с орлиного гнезда новой поэзии, из-под крыла Абая, и являл собою яркого акына нового времени. Таких, как он, и ждал народ - заступников всех обиженных перед их извечными обидчиками, поборников совести народной...

Его дастан начинался с описания неслыханной красоты Ен-лик, с восхваления и других ее немалых достоинств. Она выросла у деда Икана с бабушкой, ибо рано лишилась родителей, и была у стариков сразу за внучку и внука. Отважная и сильная, она переодевалась в мужской костюм и выходила на охоту к подножию горы Хан, где они жили.

В дастане молодой акын с незаурядным мастерством описывал красоты родного Причингизья в пору ранней зимы. Как раз в это время охотники выходят по первой пороше на охоту-салбурын, с беркутами и гончими собаками. После осенней стрижки и перед кочевкой на зимники начинают шевелиться ночные разбойники-барымтачи, конокрады и грабители на больших дорогах. В поэме рассказывалось, как девушка Ен-лик, охотница с луком и стрелами, слышала от многих людей, проходивших мимо их дома, что появился на дорогах отважный джигит, охотник, который защищает одиноких путников от разбойников, и тем заслужил всеобщую любовь и признание.

Живущая уединенно рядом со своими родными стариками, Енлик возмечтала об этом благородном батыре и бессонными девичьими ночами несчетно повторяла его имя... И в один из дней поздней зимы, в начале февраля, во время бурана из бушующей метели явился перед нею некий всадник, весь запорошенный снегом. Перед седлом, на подставке сидел зачехленный в колпак беркут. На тороках седла висела огненно-рыжая лисица, добытая в недавней охоте.

Енлик пригласила джигита в свой аул, к своему очагу, и ее старики приветливо встретили гостя. Он оказался человеком воспитанным, учтивым, открытым и доброжелательным, щедрым на веселье и вполне пристойные шутки-прибаутки. Много забавного и интересного рассказывал джигит о диких зверях, ибо он был заядлым охотником. Заглядевшись на румяное, мужественное лицо молодого охотника, Енлик чуть заметно, одними губами, приветливо улыбалась. Но вот он, отвечая на вопрос старого Икана, назвал свое имя, - и юная охотница вся встрепенулась и уже по-другому стала смотреть на джигита. Ее сердечко как будто замерло на мгновение, - затем бурно забилось в груди, щеки запылали огнем. Она услышала имя того батыра, о котором думала в свои бессонные ночи.

На этом месте песенного повествования молодой акын смолк, положил пальцы на струны домбры и со скромным видом объявил, что дальше он не успел ничего сочинить.

- Эй, джигит, ты что с нами делаешь? - воскликнул Базара-лы. - Только раззадорил, сердце зажег - и на тебе, оборвал песню!

Огорчились, что нет продолжения дастана, и