Путь Абая. Книга третья - Мухтар Омарханович Ауэзов

- Дармен, я коснусь только двух вещей. Первое, - когда описываешь красавицу-охотницу, ее одинокую жизнь, ночную бессонницу, - старайся вызвать у слушателя не только страсть и чувственность. Нет, - образ Енлик сразу должен предстать возвышенным, окрыляющим сердце, вызывающим самые высокие чувства. А во-вторых, когда говоришь о прошлом, постарайся вложить в разговор наши сегодняшние чувства и представления, ты понимаешь меня? И когда будешь сочинять дальше, пиши так, чтобы в былых народных страданиях легко узнавались сегодняшние страдания, в старинных народных мучителях узнавались бы современные мучители народа.

Молодежь почтительно молчала, слушая своего учителя. Первым нарушил тишину Какитай:

- Абай-ага, наш Дармен уже на шаг отстоит от того, о чем вы говорите. Он все понимает, как надо!

- Если он такой умный, может быть, он поймет, что тогдашний Кенгирбай - это сегодняшний Кунанбай? - сдержанно, с глухим вызовом, молвил Базаралы, оглядывая потомков названного человека.

- Басе! Превосходно! Базаралы остается самим собой! Но ты должен знать, Базеке, что перед тобою акыны нового поколения, которые не оглядываются назад, а смело смотрят вперед. И каждый ищет свою Мекку в той стороне, куда ему указывает его сердце.

Базаралы молча выслушал, подождал, пока все выскажутся, и затем стал рассказывать:

- Когда я задумал побег, то посоветовался с двумя старыми каторжниками. Одного из них звали Керала, он был из мужиков - крепкий, кряжистый, как дуб. Второй - из образованных, когда-то учился на врача, да вот, попал в Сибирь на каторгу, звали его Сергеем. Вдвоем они распилили мне кандалы на руках и на ногах, и я смог бежать. Ни для чего я им обоим не был нужен, чтобы так рисковать за меня, - обнаружься, что они помогают мне, то пришлось бы им ох как худо! Раскромсали на куски мои кандалы и сказали мне: «Лети на свободу! Передай привет от нас своей степи, друг!» Спрашивается, чего ради эти совершенно чужие мне русские люди оказали такую бескорыстную помощь?

Абай спрашивал его, что ему пришлось испытать после побега, проходя Сибирью, что бывало при встречах с русским населением. И Базаралы отвечал на эти вопросы с удивившими слушателей теплотой и благодарностью.

- Пробираясь иркутской Сибирью, я выходил только к бедным крестьянам в поселениях, города обходил, в богатые дома не совался. Я понимал, милые мои, что несчастного беглого бродягу могут пожалеть только сами несчастные. Стоило вечером в сумерках постучаться в дом на окраине городка или деревни, как тебя без всяких расспросов пускали, кормили, прятали до утра. Потом подсказывали, по каким дорогам безопаснее пробираться, и провожали ради Бога. Бывало и так, что и днем прятали меня, когда опасность какая-нибудь появлялась, а ночью выводили за село и показывали тайные тропы. Получая такую помощь от простых русских людей, я словно окрылялся, я верил, что доберусь до родных мест.

Эти несколько дней у Абая показались Базаралы каким-то блаженным временем, проведенным где-то на зачарованном зеленом острове, посреди бушующего мутными волнами озера.

Базаралы, наконец, заговорил о конфликте семи аулов жа-таков с Азимбаем, сыном Такежана, и осведомленный про это Абай дал другу свое представление дела. Оно совпало с тем, как его понимал и Базаралы, уже встречавшийся с жатаками этих аулов, среди которых было много прямых родственников Базаралы. Как раз перед его появлением в родных краях жа-таки хотели заняться самовольным перевозом заготовленного Азимбаем сена в свои аулы, но разнеслась весть - «вернулся Базаралы», и застрельщики дела, среди которых были друзья и почитатели Базаралы, такие как Сержан, Абди, старик Келден, - решили, что не стоит раздувать распри накануне его приезда. «Успеем, осень еще простоит долго!» - рассудили они. К тому же им передана была просьба Абая: подождать, ничего не делать, пока он не переговорит с Такежаном. Вот и просили жата-ки Базаралы, чтобы он при встрече с Абаем спросил у него, был ли у него разговор со старшим братом.

Но Абай, оказалось, с ним еще не успел встретиться, - аул Такежана находился на дальнем осеннем пастбище. Однако вскоре он должен был перекочевать поближе, и тогда Абай намерен был отправиться к нему. После переговоров о результатах тотчас известит Базаралы и Келдена.

Побывав в ауле Базаралы, Абай увидел, как плачевно обстоят у того дела с мясным и молочным питанием, узнал также, что и верхового коня у него не оказалось. И в тот раз, когда Базара-лы побывал гостем у него в ауле, на прощанье передал ему с десяток голов скота для зимнего согыма и подарил редкого по здешним местам темно-серого, со стальным отливом, в светлых яблоках молодого жеребца под седло.

Когда темно-серый конь с белыми пятнами на боках и на гладком, округлом, как перевернутый таз, крупе оказался под богатырским седоком, вся округа залюбовалась и на коня, и на всадника. Двигаясь в сплоченной дружине верховых, могучий Базаралы на своем аргамаке выделялся среди остальных всадников, словно самая высокая вершина горной гряды над другими, и смотрелся, как сказочный батыр.

Кто-то из друзей, навестивших его в ауле, пошутил:

- Базеке! Где вы взяли такого аргамака? Неужели из дальних краев привели? Или все эти годы прятали его в горах Чингиза?

Но сам Базаралы не склонен был распространяться, откуда у него такой конь. Вернувшись домой и увидев, в каком состоянии находятся его родичи, отцовский очаг, он не мог даже от души порадоваться царскому подарку своего друга...

Кончились веселье и пиры по его приезде, друзей и родных захватили их предзимние будни, и Базаралы, засев дома и ока-

завшись совсем один, смог оглядеться вокруг и определить всю меру разрухи и потерь, постигших родной аул, пока он был в изгнании. Уже не было на свете отца - прошлой зимою Каумен заболел и скончался, потеряв всякую надежду увидеть перед смертью хотя бы кого-нибудь из трех своих сыновей: Балагаза, Базаралы, Оралбая. На смертном одре он беспрестанно повторял имена двух последних, младших и, впадая в бред, твердил: «Я иду, уже иду к вам, родненькие мои!» Незадолго до того, как испустить дух, он только беззвучно шевелил губами...

Обо всем этом рассказала ему наедине жена Одек, и, выслушав ее, Базаралы уединился и весь серый осенний день провел в скорбном молчании.

Да, осень нынешняя никого не очаровывала, бедного человека ничем не обнадеживала. Когда перешло за середину октября, степь утонула в жухлом