Путь Абая. Книга IV - Мухтар Омарханович Ауэзов
Он работал несколько ночей подряд, а днями ходил в глубоких размышлениях. Тяжелые думы плыли сквозь его омраченную душу, как серые облака осени. Словно обложной дождь, пролились они на бумагу, превратились в столь же невеселые стихи:
Мулла, - хоть сам две трети не поймет, -
Коран толкует сутки напролет.
Пускай копною у него чалма,
Он, как стервятник, только падаль жрет45.
Так он говорил с имамами, халфе, хазретами, их же беспощадным языком, нещадно их изобличал... Когда еще несколько других строк излилось на бумагу, Абай приободрился, даже успокоился.
Муэдзины, ишаны, хазреты, муллы
повести за собою хотят - но куда?
Вся их мудрость - чалма на пустой голове,
вся их сила - четки в руках.
Ничего, кроме этой святой пустоты
или святости ложной, пустой...
Только хищников грубый, жестокий оскал.
Только сытые лица глупцов46.
Подошли к концу дни оразы47, когда все взрослые мусульмане постились. У городских ребятишек об эту пору была одна веселая забота. Как только наступали вечерние сумерки, у многих домов можно было видеть детей, поющих под окнами жарапа-зан - песню, которую принято распевать во время такого поста. Такое теперь происходило по всему городу, чуть ли не под каждым окном, до самого отхода жителей ко сну.
Раз под окном за спиной Абая, сидевшего в одиночестве над своими бумагами, послышался частый топот ног. Вслед за тем зазвучал жарапазан, мелодично исполняемый в три детских голоса. Первые же слова песни, никогда ранее не слыханные в городе, заставили Абая встрепенуться. Он с немым удивлением оборотился к окну, замер, слушая жарапазан, что пели дети.
Мы споем о Сармолле, О злосчастнейшем мулле, Завтра день курбан-байрама, Лучший праздник на земле, Бриться начал Сармолла, Вот так славные дела -Бритва вместе с волосами Голову с него сняла.
В таком духе дети продолжали пение еще довольно долго и, прежде чем умолкнуть, громко оповестили Абая, уже подошедшего к отворенному окну:
- Вот и весь наш сказ, агатай!
Абай выгреб из кармана мелочь и через подоконник ссыпал в протянутую маленькую раскрытую ладонь. Он молча проводил детишек задумчивым взглядом и долго сидел у окна, размышляя над этими несуразными стихами, искренне исполненными этими чистыми детьми... Жарапазан оказался не чем иным, как плачем по Сармолле. Было совершенно ясно, что его сочинили юные ученики покойного.
Выходит, теперь убиенный Сармолла стал легендой городских улиц, народным героем махаллы. У Абая досадливый ком стоял в горле, когда он думал об этом. Что за сила взяла верх над ним? Она родилась не сегодня, не вчера, она существует не только в слободке, в городе, но и всюду, во все времена, на всем белом свете. И берет она свое начало с незапамятных времен. Неведомо, неизвестно, каким образом сила зла может потерпеть поражение, уступить дорогу добру. Непобедимая, гнусная, глухая сила.
В дни холеры Абай познал всепоглощающую власть мечети над людьми, проследил ее глубинные корни - живучие, проникшие в самую душу народа. Темная мощь этих благочестивых вероучителей оборачивалась тяжелой, неотступной бедой обыкновенных, ни в чем не повинных людей. Прежде Абай думал, что простые казахи держат себя подальше от этой напасти - оказалось, что это не так. Прежде он считал город очагом учености и культуры, тешил себя надеждой, что степные казахи, становясь горожанами, смогут повести за собой степь, стать опорой народа.
Люди, коих он знал и любил, с горьким плачем покидали этот мир - великое множество людей! Эпидемия будто покрыла улицы города убийственным мраком. Сколько отцов-матерей умерло, сколько юных жизней оборвалось! Они ушли, как со своими неосуществленными мечтами, так и невысказанными печалями.
И есть одна печаль - самая горькая, тяжелая, ядовитая... Некая темная напасть, заразнее холеры самой, посильнее любой болезни! Это - невежество, глухая, беспросветная тьма души и сознания...
И ничто не может помочь. Даже когда Абай совладал с собственным смятением, стал хозяином своих мыслей, вышел на простор, раскрыл людям глаза - разве хоть чуть поубавилось в мире зла! Ничто не встрепенулось. Та же беда, то же черное, свирепое зло. И внутри - та же душевная рана.
Как-то раз, погруженный в подобные мучительные думы, вспоминая угасших людей, сидел Абай за столом и, тяжело вздыхая, просматривал свои бумаги, стихами исписанные листы. Вдруг где-то вдали послышался топот копыт, он приближался, - казалось, что всадники нацелены на дом Кумаша.
Абай подошел к окну. Четверо верховых настегивали лошадей, мчась во весь опор вдоль улицы. Было видно, что они сильно спешат.
Абай понял, что приехали со степи, и приехали именно к нему. Екнуло сердце: как бы не привезли какую-нибудь недобрую весть! Стоя посреди комнаты, Абай ждал, когда они войдут в дом. Дверь распахнулась, и на пороге появился Дармен. Абай вовсе не ожидал увидеть своего молодого друга, любимого им акына. Радость захлестнула его прежде, чем он увидел, как бледен и мрачен Дармен. Громко поприветствовав Абая, он даже не улыбнулся.
- Апырай, что с тобой? С чем, по каким делам ты здесь? - Абай торопливо расспрашивал, даже не дав Дармену присесть.
Снял очки, положил их на стол, свернул свои бумаги... Нет, не с доброй вестью столь спешно приехал Дармен!
Джигит все же присел на корпе, но как-то неспокойно: оперся на камчу, не снял с головы тымак, опустился на одно колено. Его красивые глаза сейчас были красными, так и горели на светлом лице, веки припухли.
- Я приехал - и тут же уеду! - воскликнул Дармен. - Позади - враги, впереди - огонь.
- О чем ты говоришь?!
Дармен заговорил торопливо, сбивчиво:
- Никогда не думал навредить вам хоть чем-нибудь, Абай-ага! Все время, будучи рядом, никогда ничем не желал обременить вас. Но. Ничего сам не могу решить, пламя окружило меня! Воля ваша, решайте сами, как скажете, так и будет, я подчинюсь. Ехал сюда, выбиваясь из сил. Однако доехал, и теперь я перед вами, судите меня!
Тут только Абай понял, о чем говорит Дармен. На днях Абиш намекнул отцу на одно неожиданное, из ряда вон выходящее обстоятельство, связанное с его молодым другом. Теперь ясно: Дармен приехал к Абаю именно с этим.
НАД БЕЗДНОЙ
1
Ночь
