Путь Абая. Книга IV - Мухтар Омарханович Ауэзов
На другой день Сеит отличился у источника, вокруг которого был разбит этот многолюдный аул. Вдвоем с Айсой они вышли из юрты на шум и увидели, что посреди аула собралось множество народу: прямо в водоносную яму угодил верблюд! Последний принадлежал баю Оразбаю, впрочем, как и сам колодец, над которым царил его приспешник, известный вор Кикым, исполнявший теперь роль раздатчика воды. Кикым уже собрал значительную ватагу местных джигитов, поскольку вытащить животное было нелегкой задачей, требующей не только сноровки, но и огромной силы. Джигиты, примеряясь и так, и этак, старались вытащить верблюда из глубокой ямы, оглашая окрестности разноголосым гвалтом.
Это был старый облезлый атан, он громко ревел от страха. Колодец был также старый, ветхий, все еще довольно глубокий и достаточно широкий, чтобы в нем застрял верблюд. Целых двадцать джигитов не смогли справиться с этой затеей, но как только здесь появился Сеит, дело пошло на лад: как потом рассказывали очевидцы, именно благодаря сноровке его и силе им удалось вытащить из ямы огромного верблюда.
Из этого колодца, единственного на всю округу, пили воду и люди, и скот всех окрестных аулов. Кто знает, что там наделал насмерть перепуганный верблюд? Теперь надо было выбрать всю воду и основательно почистить источник. В ближайшее время собирались прикочевать на осенние стойбища многие аулы, а в степи, в отличие от верхних джайлау, не было лишней воды...
В ход пошли ведра, черпаки и все, что попалось под руки: люди долго не могли победить эту воду, вычерпать ее всю, наконец чье-то ведро стукнуло о дно, и все поняли, что цель их близка. К окончанию работы снова призвали Сеита, дабы закрепить свою радость: его попросили спеть, на что он ответил охотным согласием и сходил за своей домброй.
Под звон последних ведер он повторил песни, исполненные вчера, а также новые, которые людям еще не приходилось слышать, затем, отложив домбру в сторону, наизусть читал отдыхающим джигитам отрывки из «Слов назидания», высоко подняв палец над головой.
Надо сказать, что Сеит, если бывал в хорошем расположении духа, никогда не артачился, не отнекивался, но с большой охотой пел все, что ни попросят. Сейчас он запел «Алыстан сер-меп», то мелодично вытягивая, то внезапно наращивая ритм, то включая скороговорку речитатива... Окунувшись в создание Абая, он пел долго, с удовольствием, как бы для себя, даже забыв, что его слушают, не замечая, что где-то посередине песни люди стали ерзать, озираться, поглядывать с опаской куда-то за его спину. Сеит увидел, что двое байских детей, сидящих подле него, вдруг стали какими-то скучными, рассеянными, а пожилой малай, прислужник, вдруг побледнел лицом. Сеит оборвал песню и оглянулся. В нескольких шагах от него возвышался, пританцовывая, упитанный сивый конь, а в седле сидел, нахлобучив на глаза белый заячий тымак, с грозным видом одноглазый бай Оразбай.
Не ответив на вежливое приветствие Сеита, нависая над ним с камчой в руке, он грубо спросил:
- Что это за слова ты занес в мой аул - ты, голь перекатная?
- Какие слова? - поначалу не понял Сеит.
- Такие, что я сейчас слышал своими ушами!
Тут только Сеит понял, что имеет в виду бай, и честно ответил на заданный вопрос:
- Так то ж были песни, Абаем сочиненные. Я частенько их пою - и здесь, и в городе.
- Ну, так что ж ты замолчал? Спой еще, покажи свое мастерство!
- У меня нет никакого особенного мастерства, пою только то, что сумел разучить, - скромно возразил Сеит и принялся, чуть перебирая струны, нараспев читать стихотворение, сочиненное Абаем в позапрошлом году и заученное Сеитом со слов Дарме-на: «Стяжателю одно лишь тешит душу - скот.»
Читая, Сеит сидел на корточках, обратив к Оразбаю свою могучую грудь. Он, конечно, узнал одноглазого бая, и у него возникло желание как-то досадить ему. Он говорил словами Абая, будто кидаясь ими прямо в лицо своему одноглазому слушателю. Более того, ему казалось, что это не слова в его устах, а соил в руке: он читал, глядя проницательными карими глазами прямо в единственный злобный глаз Оразбая, точно бил его по голове...
Богатство копит богатей, Чтоб похваляться им, Чтоб тыкать им в глаза людей, Чтоб жить не дать другим. Свинья и тех, кто рядом с ней, Считает за свиней, -Мол, всех подкупим, коль дадим Помоев пожирней.
Сегодня совесть, ум и честь Едва ль на свете есть.
Брось баю золото в навоз, Навоз он будет есть...'
Тут Оразбай не выдержал, перебил чтеца, громко рявкнув:
- Хватит, прекращай! Ты что же это, нарочно? Это кому такой подарок привез - неужто мне?
Сеит притворился, что его искренне удивили такие слова. Ничуть не убоявшись громко кричавшего бая, он возразил:
- Аксакал, я просто повторяю слова поэта, и ничего не собираюсь дарить вам! Мои руки пусты!
Тут Оразбай рассердился не на шутку:
- Я понял, ты, собака, тут не просто так бродяжничаешь! Ну что ж, я отвечу тебе на твой дар. А ну, полезай в колодец, давай, почистишь его вместе со всеми.
- Нет, аксакал, хоть я и бродяжничаю, однако не у вашего порога. И не для того я сюда приехал, чтобы чистить колодец.
1 Перевод З. Кедриной.
Оразбай так дернул за поводья, что его конь стал часто перебирать ногами, затанцевал на месте.
- Я сказал, полезай в колодец! - закричал бай. - Или я тебя накажу сейчас же, да так, что тебе и не снилось! За всю твою вину - со вчерашнего дня.
Сеит, наконец, сам рассердился, вскочил на ноги.
- Что значит - со вчерашнего дня? Какие такие мои проступки, аксакал?
- Твоя вина в том, - зашипел Оразбай, - что ты сторонник моего врага.
- Да кто же ваш враг-то?
- Будто не знаешь! Слова его лопочешь, словно шокпаром тут размахиваешь!
- Так вы что же, почтенный, - об Абае говорите?
- О нем! О враге моем! О кафире, который сеет тут смуту твоими устами!
Сеит решил терпеть, что бы ни стало: он желал выйти с достоинством из этого словесного поединка.
- Я вижу, что вы можете сказать только что-то в этом роде. Если я начну возражать, то скажу, что вы даже в жертвы Абаю не годитесь.
Сказав так, Сеит подал
