Дом на линии огня. Хроника российского вторжения в Донбасс - Дмитрий Дурнев

делегаций в украинские города-побратимы. Когда он перешел на не очень хороший украинский, пересказывая свой тост на довоенном официальном банкете, на глаза у него навернулись слезы — и Кимаковский быстро, даже не глядя в сторону сокамерника, попросил его: „Выйди!“ И тот беспрекословно вышел, не дожидаясь команды или хотя бы разрешения от сотрудников СИЗО, стоявших в коридоре. Меня это поразило — ни с одним другим заключенным такого невозможно было бы представить.

Сидел в общей сложности Кимаковский четыре года и три месяца — приговора суда он так и не дождался, ушел на обмен в сентябре 2019 года. Вместе с ним России передали Владимира Цемаха — ключевого свидетеля по делу о сбитом малайзийском „Боинге“ (см. главу 7): тогда, в первый год президентства Владимира Зеленского, Киев взял курс на то, чтобы договориться с Россией практически на любых условиях. Перед обменом Кимаковского со товарищи привезли в санаторий под Киев — он переписывался со мной оттуда в секретном чате. Интерес у каждого был свой: я хотел получить интервью по итогам обмена, а Кимаковский — наборы бисера для вышивания икон: хотел привезти их в подарок своим близким в России.

Я даже не знал о таких хобби и первым делом, будучи человеком не очень воцерковленным, пошел в Киево-Печерскую лавру, которую в те годы плотно занимали священнослужители Московского патриархата. Там меня чуть не побили — в Лавре таких наборов быть не могло, оказалось, что людям без благословения и сана вышивать иконы запрещено. В итоге после двух недель поисков я нашел требуемые наборы (а Кимаковского интересовал набор определенных святых) в простых магазинах с нитками и мулине. Передавал я их тоже красиво — к моему дому приехал микроавтобус, оттуда выскочили бойцы спецназа, забрали пакет и тут же укатили. Какие-то люди по просьбе Игоря Кимаковского перевели мне за бусы деньги — он не одалживался у врагов.

Обещанное интервью тоже вышло. Кимаковский остался недоволен: мы снабдили его вранье и манипуляции пояснительными примечаниями. Больше мы не общались. Вернувшись в Россию, Кимаковский сначала попробовал себя в роли телеведущего на православно-патриотическом канале „Царьград“, основанном спонсором российской агрессии в Донбассе Константином Малофеевым, а после 24 февраля 2022 года вернулся к знакомой работе — стал советником „главы ДНР“ Дениса Пушилина.

Жалел ли я, что иногда помогал Кимаковскому и таким, как он? Нет. Я много общался с мамами и женами узников тюрем „ДНР“, бывшими военнопленными, гражданскими, отсидевшими по шесть-семь лет по вопиюще фейковым приговорам судов „республики“ или без суда вовсе, — слишком много, чтобы не понимать как ценны в неволе милосердие и простая человеческая помощь. Сегодня помог кому-то ты, а завтра кто-то поможет твоему другу по ту сторону линии фронта.

ГЛАВА 10

Право на защиту

„Понимаешь, судья говорит, что раз Россия наших судов не признает, то и запрос отправлять по вашему комбату некуда — и будете вы сидеть! Без тебя ничего не стронется“, — объяснял, лукаво улыбаясь, адвокат Виталий Омельченко, сидевший напротив меня за столом кафе в Волновахе, которая на тот момент находилась под контролем Украины и жила своей мирной, хоть и прифронтовой жизнью. Адвокат приехал сюда с территории „ДНР“, находившейся совсем рядом, всего-то в десяти километрах, — ему нужен был журналист „с выходом на Москву“.

С 2014 по 2018 год я работал перемещаясь между Донецком и Мариуполем, а потом основной украинской точкой жизни для меня стала Волноваха. Омельченко был такой же, как я: квартира жены — в Донецке, дом матери — в селе Владимировка под Волновахой, на подконтрольной Украине территории, а работа — там, где находятся клиенты. В 2019 году он как раз занимался защитой целой расстрельной команды в „ДНР“.

Истории из жизни „ДНР“ между 2014 и 2022 годом нельзя принимать за локальные эксцессы, за зверства местных коллаборантов и кураторов. Они всегда ложились в общий контекст происходящего в России, зависели от ее повестки, отражали большого соседа-агрессора, как кривое зеркало. Что бы про это ни думали успешные московские обыватели, научившись игнорировать новости про местные ужасы, Донецк не сползал в архаику, в каком-то смысле наоборот — „молодая республика“ была настоящим авангардом России, местом, где опробовали практики жесткого контроля над населением, которые потом полностью перекочевали на Север: „северным ветром“ и прочими связанными с этой стороной света эвфемизмами в Донецке называли Россию и ее армию.

В Донецке зачистили все местные СМИ под корень, оставив только региональные выпуски московских газет типа „Комсомольской правды“. Новые издания, телеканалы и радиостанции находились под неусыпным контролем „министерства информации ДНР“ — любое печатное издание должно было получить одобрение на верстку, без него типография работать не начинала. Полосы очень часто переверстывали, меняли, это касалось и „патриотических“ СМИ: одно время, например, снимали любое упоминание о министре иностранных дел РФ Сергее Лаврове — он часто проговаривал на международных площадках мысль о том, что по итогам выполнения Минских соглашений Донбасс должен остаться территорией Украины, а в донецком „министерстве“ ее считали вредной. Потом вслед за газетами „зачистили“ все относительно свободные телеграмм-каналы, остались только системные, официальные, получающие деньги где положено. К 2022 году этот тотальный контроль за СМИ перекочевал в РФ.

В Донецке могли посадить за любое высказывание не в пользу господствующего в пропаганде пророссийского дискурса, устное или письменное в социальных сетях — обычно таким „твиттерянам“, как их называли, светила статья „за разжигание национальной розни“, формально до четырех лет тюрьмы, но она, как правило, после вскрытия переписки в социальных сетях дополнялась статьей о „покушении на шпионаж“, а это уже тянуло на 10 лет. Применяли эти статьи максимально произвольно. В России тогда тюрьму за пост невозможно было представить, но пришло время — и за „фейки о российской армии“ стали давать реальные сроки.

Именно в Донецке было разработано законодательство и применены практики отъема частной собственности — сначала предприятий, которые передавали под „внешнее управление“, потом частных домов и квартир. „Внешнее управление“ в России уже процветает, квартиры у эмигрантов пока не отнимают, но вектор движения задан „ДНР“, и этот вектор понятен: все нелояльные должны быть лишены имущественных и всех иных прав.

Дело, о котором мне рассказывал адвокат Омельченко в Волновахе, было для Донецка вполне обычным. В 2014 году командир батальона „ополчения“ приказал расстрелять снайпера из соседнего подразделения. Почему? Просто решил, что он шпион. Расстрельную команду назначили из пяти человек, позади них якобы поставили еще троих — на случай, если не решатся стрелять. Тело снайпера сбросили в илистую яму — туда же, куда скидывали предыдущих разнообразных убитых без суда и следствия.

Прошло время, „ополчение“ переформировали в 1-й корпус армии „ДНР“, комбат уехал домой в Россию, а родственники расстрелянного подали заявление в донецкую прокуратуру, требуя покарать убийц, устроивших внесудебную расправу — никакого следствия и процесса перед расстрелом не проводилось. Пятерых убийц задержали и посадили СИЗО, после чего дело стало двигаться причудливым образом: чтобы проверить версию о приказе комбата, пришлось бы вызвать его на допрос, но для российских властей и силовиков никакие распоряжения никем не признанного суда „ДНР“ не имели силы. Судья заявила, что поскольку „Россия нас не признает, то и посылать никаких запросов мы не будем“, — и процесс пошел своим чередом: причины, по которым „группа убийц“ расстреляла человека в форме, просто никто не выяснял.

Идея Омельченко была проста: он нашел такого же странного, как он сам, журналиста и хотел скормить ему эту фразу судьи про Россию, которая не признает суды, а те, соответственно, не признают Россию. Дело