Дом на линии огня. Хроника российского вторжения в Донбасс - Дмитрий Дурнев

Ближе к концу 2020 года в „ДНР“ начались очередные проверки из Москвы, которые приводили к арестам заметных местных коррупционеров. Нас просили выпустить текст побыстрее, рассчитывая, что громкое расследование приведет к падению начальника колонии и спасет Гинжаленко, которого в какой-то момент все-таки перевели в холодный штрафной изолятор. В итоге материал вышел сразу после новогодних праздников, 13 января 2021-го. В Донецке он произвел шокирующее впечатление, все ждали последствий, но через три дня в Россию вернулся Алексей Навальный, лечившийся в Германии после того, как сотрудники ФСБ пытались его отравить. Его задержали на границе и посадили. Начались протесты. Из Донецка четко было видно, насколько серьезно в Москве относились к фактору Навального. Все боевые части привели в повышенную готовность, а все проверки местных коррупционеров прекратились в один день. В „ДНР“ не было и нет людей, уверенных в своем будущем, а потому нет и чиновников, которые не собирали бы любыми правдами и неправдами деньги на черный день — ведь персональный черный день здесь обязательно наступает. Когда был дан приказ на консолидацию, кампания по борьбе со взяточниками закончилась так же быстро, как началась. Лояльных коррупционеров из силовиков на время оставили в покое — лишь бы выполняли любые приказы!

И министр юстиции, и начальник колонии, и начальник оперативной части, так называемый „кум зоны“, остались на своих местах. Две бригады мошенников, которые раньше курировал Гинжаленко, теперь отдавали деньги непосредственно администрации колонии, минуя „бригадира“. Хозяин у „бизнеса“ сменился с условного „коммерсанта“ на „силовика“ — стандартная ситуация и для „ДНР“, и для России позднепутинских времен.

Григорий Гинжаленко остался сидеть в штрафном изоляторе. В марте 2021 года „Верховный суд ДНР“ отказался переквалифицировать его дело на убийство по неосторожности. Что с ним стало потом, я не знаю. Возможно, воспользовался полномасштабным вторжением России и ушел из зоны воевать.

Мошенники в колониях продолжают работать и сейчас — и по-прежнему тесно связаны с сотрудниками администрации. Безналичный коррупционный оборот в гривнах происходит даже во время полномасштабной, а не „гибридной“ войны.

В этой книге я не называю многих фамилий, чтоб не навредить — война продолжается, люди живут на оккупированных территориях. Но имя Виталия Петровича Омельченко назвать нужно, потому что ему повредить уже никто не может. 26 сентября 2024 года он умер в реанимации в Донецке после обширного инсульта.

Я всегда буду его помнить.

ГЛАВА 11

Градус зверства

„Мне нужен совет. У тебя же есть знакомые адвокаты — что ему делать?“

Поздней осенью 2024-го мне позвонил мой друг Андрей Кочмурадов — он отсидел в разных тюрьмах „ДНР“ почти три года, в декабре 2019-го его передали Украине (это был практически последний обмен гражданскими), но связь со знакомыми, оставшимися за решеткой в Донецке и Макеевке, не потерял. Теперь к нему обратилась мама одного из заключенных. Вопрос у нее был такой. Ее сына посадили еще во времена „независимой“ „ДНР“ по политическому обвинению на огромный срок. Потом, когда в 2022 году Россия объявила территорию „ДНР“ своей, его пересудили уже по российскому Уголовному кодексу. И вот теперь у парня закончились две трети срока. По законам государства-агрессора это означало, что он может подать на условно-досрочное освобождение. И что делать?

Людям, мало знакомым с донецкими реалиями, надо объяснить, в чем тут проблема. Получить УДО в России невозможно без российского паспорта. Все эти годы никто из донецких политзэков не принимал российского взгляда на реальность, согласно которому границы РФ нигде не заканчиваются. Люди не брали навязываемых им российских документов, считая свой приговор юридически никчемным и ожидая обмена. Когда суды „ДНР“ начинали раздавать сроки по 10–15 лет, их поначалу считали методом психологического давления — разве может это уродливое квазигосударственное образование просуществовать так долго? Но вот пришел 2024 год, а с ним и время делать выбор. Либо признавать российскую реальность, а с ней и вину, получать УДО, смирно сидеть на попечении у мамы в оккупированном Донецке (отпустят-то в лучшем случае под домашний арест), отмечаться каждую неделю в полиции, рисковать мобилизацией в чужую армию. Либо продолжать сидеть в ожидании обмена, который может и не случиться.

Вопрос Андрея меня озадачил. За долгие годы донецких политических репрессий я насмотрелся на самые безумные сюжеты и пытался чем-то помочь в самых страшных ситуациях, но с такой простой и очевидной еще не сталкивался. Оказывается, все это длится уже столько лет, что постепенно подходят уже две трети этих абсурдных, безо всякого преувеличения сталинских сроков…

Законы, подзаконные акты и просто традиции репрессий в „ДНР“ с годами множились и естественным образом напластовывались друг на друга — слой за слоем. Началось все уже в конце мая 2014 года — приказ самопровозглашенной республики, которую тогда еще почти никто не воспринимал всерьез, вводил военное положение и военно-полевые суды из пяти человек, решения которых оспорить даже технически было невозможно. Чтобы следить за соблюдением комендантского часа и прочих ограничений, у „ДНР“ тогда просто не хватало ресурсов, но нелояльных „русскому миру“ людей без документов и просто любого, вызвавшего подозрение, могли захватить на любом блокпосту, или на улице, или дома и отправить „на подвал“ — так называли место заключения, причем собственный „подвал“ имело буквально каждое военизированное подразделение. Нередко заключенных отправляли на своего рода исправительные работы — рыть окопы.

8 августа 2014 года появился указ только что назначенного Александра Захарченко „О неотложных мерах по защите населения от бандитизма и проявлений организованной преступности“. Согласно ему за самые мелкие и трудно доказуемые правонарушения вроде распространения слухов любого человека в „ДНР“ можно было арестовать на 30 суток на основании милицейского протокола „по согласованию с прокурором“. Этот указ (как и военное положение) до сих пор никто не отменял — и именно им много лет активно пользовались, чтобы арестовать обвиняемых в политических преступлениях. Месяц, проведенный под арестом, потом даже не учитывался в документах, а родственникам сообщали о задержании только в ответ на официальный запрос по почте — то есть, по сути, людей просто похищали на несколько недель.

К маю 2015 года этот самопальный репрессивный аппарат начал приобретать относительную стройность. Сформировались каноны политических обвинений: людям, арестованным за „неправильный“ пост в интернете или неосторожное высказывание, предъявляли уголовную статью либо о шпионаже, либо о „возбуждении ненависти“; потом, уже гораздо позднее, к тем, кто стал получать паспорта „ДНР“ (а бюджетников, например, буквально заставляли это сделать), рутинно применяли статью об измене родине.

Все „политические“ и „шпионы“ попадали в ведение „министерства государственной безопасности (МГБ) ДНР“. У гэбистов была оборудована своя неофициальная тюрьма — под эти цели они приспособили бывшее арт-пространство „Изоляция“, расположенное на территории бывшего советского завода изоляционных материалов в Буденновском районе. Когда-то на гранты посольства США здесь проводились выставки современного искусства: французский художник Даниэль Бюрен разрисовывал двери, камерунец Паскаль Мартин Таю установил на заводской трубе свою знаменитую инсталляцию в форме гигантской красной помады. Еще весной 2014 года в „Изоляции“ в качестве гостей „Платформы культурных инициатив“ выступала российская делегация во главе с оппозиционным политиком Михаилом Ходорковским, а через три месяца уже образовался концлагерь, куда попадали пленные украинские солдаты, проукраински настроенные граждане, провинившиеся