На встречу дня - Ежи Вавжак
Старик глубоко вздыхает. Он обижен, но где-то внутри чувствует неосознанную гордость за своих детей. Все они, все трое, чем-то друг на друга похожи. Суховаты, немного суровы, а уж самостоятельны — сверх меры. Таков и старший, Владек. Сразу после окончания школы, несмотря на мольбы матери и его, отца, уговоры, поступил в военное училище. Мирка, учась еще в институте, переехала в общежитие. Одним словом, разбрелись по свету, хотя и кружат еще вокруг родного дома, не забывают его, так или иначе в нем бывают, и даже Гжегож каждые каникулы присылал открытку, сообщал о переходе на следующий курс и наконец явился собственной персоной с дипломом инженера, сообщив, что будет стажироваться на металлургическом комбинате. Старик испытывает обиду, порой сильнее, порой слабее. Она какая-то подспудная, подсознательная, Зигмунт Гурный не может дать ей точного определения, объективно установить степень вины каждого, ответить на вопрос, почему в этом доме так называемый домашний очаг никогда не разгорался ярким, согревающим пламенем. Подобно тому как и в характере их детей, воспитанных ведь ими самими, откуда-то брались черты, которые он называл теперь изъянами. На все эти вопросы он не может ответить, это выше его возможностей, выше, ибо он их отец, а они его дети, и у него такой же характер, как и у них, иными словами, они из одного и того же теста, и никакой слабости, никакой неуверенности даже по отношению к близким не дается право голоса.
— Надо собираться, — говорит Мирка, — я так объелась, мама, прямо засыпаю, а нам еще ехать на край света.
— Съешьте торт, ну съешьте, а то испортится, — убеждает Мирку мать все тем же железным аргументом, и, слыша его, Мирка с трудом сдерживает смех. — Вечно вы куда-то спешите.
— Приходится думать и о талии, — отказывается Мирка. — Да и поздно уже.
— Да, мама, — приходит на помощь жене Януш. — Завтра нам рано вставать, друзья обещали взять нас с собой на машине в Велькие Млыны.
Они наконец встают и начинают собираться. Мать заворачивает в бумагу остатки сладостей и, невзирая на протесты дочери, сует их ей в сумку.
— У меня осталась тут еще копченая колбаса, она вам пригодится. — Мать бежит на кухню.
Владек тоже встает, застегивает на все пуговицы мундир, поправляет галстук.
— Я провожу вас немного и заодно пройдусь, вечер душный.
— Только смотри не пропадай, — просит старый Гурный. — У тебя тут на каждом шагу дружки.
— Не бойся, отец, не украдут.
— Не дело офицеру водить компанию с такими прощелыгами.
Януш улыбчиво щурит глаза, но ничего не говорит, пока они не выходят на улицу.
— Видишь, Владек, как получается, — Януш толкает его в бок, — ты стал важной персоной, и отец должным образом это ценит. Теперь ты не можешь якшаться с кем попало.
— Вот чертов старик! — взрывается Мирка.
— Что такое? — заботливо спрашивает Януш, а Владек смотрит на нее удивленно.
— Да бросьте вы прикидываться хоть сейчас-то, когда мы одни. — Но те по-прежнему ее не понимали. — Не люблю я сюда ходить и всегда чувствую себя здесь как на поминках, где можно говорить обо всем, кроме покойника. А это все-таки мой брат. И я его люблю, понимаете. А он за год, что живет в своем родном городе, заглядывал домой всего два раза. Вы же считаете, что все в порядке, хотя от того, что было когда-то семьей, остались лишь жалкие осколки.
— Силой тут ничего не сделаешь, сестренка, — спокойно возразил Владек и осторожно взял ее под руку. — Если даже очень захотеть. Мы ничем уже не можем друг другу помочь. Ты права — мы оторвались от родного гнезда, но это неизбежно. Так мне, во всяком случае, кажется.
Януш молча держался в стороне, всем своим видом давая понять, что ему неприятно быть невольным свидетелем этого разговора.
— Может, ты и прав, Владек, — примирительно сказала Мирка, как бы пытаясь загладить свою вспышку, а может быть, просто спрятаться в свою прежнюю удобную скорлупу. — Может, все еще и обойдется. Гжегож пока очень молод, у него есть девушка, смотришь и образумится, найдет самого себя. Но на нас он мог бы больше полагаться... У Януша есть знакомые на металлургическом комбинате, и они говорят, что карьеры там он не сделает... То есть, значит, — поправляется она, — не найдет своего места.
Они подошли к перекрестку. Вдали показался автобус. Все облегченно вздохнули, предвкушая быстрое расставание.
— Автобус, — невольно воскликнул Януш. — Ну, желаю успехов, старик, — он обнял Владека. — И возвращайся с погонами майора, если не хочешь посрамить и нас, и отца!
— Вот-вот. И обязательно приезжай обмывать окончание докторантуры, может, тогда нам удастся собраться всем вместе. Да постарайся наконец приехать не один, — прокричала весело Мирка, — а то мы начнем плохо о тебе думать.
— Придется, видно, постараться, — в тон ей шутливо ответил Владек, — а то ведь не дадите покоя.
Несмотря на поздний час, возвращаться домой ему не хотелось. Он чувствовал, что слова Мирки, брошенные вроде бы и вскользь, не дадут ему уснуть. Мысль о необходимости откровенно и серьезно поговорить с отцом как-то не приходила ему в голову, а ведь в случившемся он, как и Мирка, был на стороне Гжегожа.
У Велёхов еще горел свет. Владек постучал.
«Бронек Велёх — лучший друг Гжегожа. У него бывали с ним секреты даже от меня. Уж он-то, наверное, знает, что происходит с братом. Он, пожалуй, единственный, кто может знать. Хотя, вообще-то, что человек может знать о другом, даже и очень близком?» — начинают одолевать его сомнения, но отступать уже поздно — дверь открывается.
— Бронек дома? — спрашивает он. — Это я, Владек Гурный, — добавляет он тут же, видя удивленное лицо матери Бронека.
— А я тебя и не узнала, парень... Простите, пан Гурный, — смешалась она
