Впечатления и встречи - Людмила Львовна Горелик
Не менее важную роль играл в нашей жизни сахар, вернее, сахарный песок — именно за ним выстраивались очереди. Я уж не говорю, что тогда весьма популярны были бутерброды следующего состава: батон, сливочное масло (некоторые мазали и маргарин), а сверху густо посыпан сахарный песок. Это было пирожное нашего детства, охотно ели его и взрослые. Но в основном, конечно, сахарный песок шел на варенье.
В маленьком бабушкином садике на окраинной улице возле Днепра росли яблони, вишни, смородина, крыжовник. Мы ели их летом. Зимой сохранить свежие фрукты было невозможно, даже самые стойкие яблоки, в лучшем случае, хранились до начала ноября. Поэтому мы варили варенье. Другие способы консервации (компот и проч.) появились позднее. Ягоды для варенья долго готовили: из вишен вчетвером (мама, тетя Маня и мы с сестрой) вынимали косточки, с крыжовника срезали хвостики и накалывали его булавкой. Мама приносила какие-то специальные листочки — добавить в варенье «для аромата». Оно варилось в алюминиевом тазу на керосинке. Мама или тетя Маня неотлучно стояли возле него. Мы с сестрой крутились рядом, дожидаясь, когда же начнут снимать пенку. Ее снимали ложкой на блюдечко, она была особенно вкусной, пока горячая.
Варенье всегда стояло на нижних полках буфета, а не поместившееся в буфете — под кроватью. Оно хранилось в литровых и поллитровых баночках, туго повязанных под горлышко бечевкой, покрытых плотной — тетрадной или оберточной — бумагой с надписями маминой рукой: «Вишневое», «Крыжовник королевский»… Варенье доставали к чаю, накладывали в вазочку.
Теперь, когда все знают, что сладкое и мучное не очень полезно, и стараются сокращать потребление этих продуктов, я задумываюсь, почему же в начале моей жизни взрослые и дети так явно предпочитали именно их? Почему домашнее печенье и варенье казалось не только детям, но и, прежде всего, родителям таким желанным и даже необходимым, почему взрослые рассудительные люди, и без того уставшие, готовы были за мукой и сахаром стоять в очереди по полдня? Почему, наконец, бутерброд с маслом посыпали сверху толстым слоем сахарного песка?
Неужели наши родители были глупыми и поступали неразумно?!
Современная медицина утверждает, что тяга к этим продуктам резко возрастает в труднопереносимые для психики человека периоды жизни. Сладкое и мучное уменьшает депрессию, помогает пережить стрессы, Нечеловеческие стрессы большой и страшной войны вынесли наши родители. Они недоедали, они жили в состоянии физического и морального напряжения.
Папа, твердо знавший, что должен был погибнуть, как большая часть мужчин его поколения, с удовольствием ел не только варенье, но и густо посыпанный сахаром кусок батона. Мама, пережившая вместе с папой войну и конец сороковых, добывала немыслимые рецепты печений и тортов и пекла все это с большим искусством едва ли не на керосинке.
Тетя Маня, перенесшая голод и тяжелый неоплачиваемый труд в колхозе и неожиданную (уже послевоенную!) смерть мужа, покупала к обеду из экономии вместо селедки хамсу, бежала в очередь за мукой, едва прослышав, что ее где-то «дают». Когда заболела, она часто просила кекс, покрытый сахарной помадкой, — больше не просила ничего.
Помню, как однажды, когда мне было лет одиннадцать, я привела с собой после школы одноклассницу. Я только недавно перешла в новый класс, и с этой девочкой мы сидели за одной партой. Мы вскипятили на керосинке и принесли из общей кухни в комнату чай. Пили чай с вареньем. Съели варенье, которое было в вазочке, потом я достала из буфета еще поллитровую баночку, и мы съели ее тоже почти всю. В конце чаепития подруга ужаснулась: «Ой, а мама тебя не будет ругать, что ты сама новую банку варенья открыла?!» Я удивилась: «Нет, мама разрешает варенья сколько хочу брать». Одноклассница позавидовала нам. «Как хорошо вы живете! — говорила она. — Такое вкусное варенье, и ты можешь сколько угодно его есть…»
Дело было днем, родители находились на работе, сестра в школе во вторую смену, а тети Мани тогда уже не было. Тетя Маня умерла от инсульта, когда я училась в четвертом классе. Она исчезла, растворилась в непостижимых пространствах времени. Приходя из школы, я оказывалась в пустой комнате. Обычно, не задерживаясь, сразу шла к маме в библиотеку — съедала там мамин «завтрак» (очень скоро она стала брать с собой на работу бутерброды и на мою долю), делала кое-как уроки за ее рабочим столиком. А потом беспрепятственно рылась в книгах, читала, сидя на лесенке между стеллажами — иногда высоко, под потолком, — чтобы вернуться домой вместе с мамой, когда закончится ее рабочий день. На абонементе тогда еще не было открытого доступа, но мне это все разрешалось. Мама разрешала мне смотреть и читать любые книги, сколько угодно.
Мы жили хорошо… У нас было сколько угодно варенья, сколько угодно книг. Но тети Мани уже не было с нами. Что осталось от ее робкой, неустроенной жизни? Память, легкая тоска при виде опустевшей нашей комнаты, и странный, без развязки, стишок — «докучная сказка»:
…Вдруг свисток —
Я бежать,
Меня держать.
Начали пытать:
«Где была,
Что делала?»
— «Сидела на окошке,
Чистила картошки…
Вдруг свисток…»
Часть четвертая: Сельская школа
1. Памяти З.
З. — это деревня Ярцевского района, Смоленской области. Я приехала туда в 1970-м году, сразу после окончания пединститута. Наш выпуск распределяли в села Смоленщины, да еще несколько мест дали в аулы Северного Кавказа. Малокомлектная восьмилетняя школа, в которой я должна была работать, располагалась рядом с большой трассой и недалеко от Смоленска, так что это было хорошее распределение. Деревня З. была сравнительно небольшой, однако в ней имелась школа-восьмилетка и медпункт. Окаймленная с двух сторон негустым лесом, деревня тянулась от трассы вглубь, улица была только
