Собаки и волки - Ирен Немировски

любила тебя. Бен, ты думаешь, что мы похожи на тебя, но это ты везде видишь свой собственный образ. Мне не нужны ни деньги, Бен, ни даже счастье. Я хочу другой жизни, разве ты не понимаешь? Я хочу, чтобы в моей жизни были не только работа и неудовлетворенные желания, но и душевный покой, нежность, я хочу наслаждаться жизнью! Ты кричишь, сыплешь проклятиями, злишься, ты оскорблен, но тебе самому от этого хуже, чем кому-либо еще, бедный Бен. Оставь меня в покое. Не продолжай. О, Бен, послушай!

Гарри молчал, скрестив на груди руки. Он не вмешивался. Несмотря ни на что, эти двое говорили на одном языке. Ада села рядом с Беном и обвила его длинную хрупкую шею руками. Гарри не мог расслышать, что она шептала Бену на ухо. Их щеки соприкасались, волосы перемешались. Гарри с досадой потрогал свое лицо. Он знал, что похож на Бена, и все же (и в этом было его несчастье) лишь некоторые их черты были схожи, а в остальном Гарри отличался от него так же, как от Лоранс. Но в это никто не поверит! Никто и никогда! Он будет вечно метаться между мирами Бена и Лоранс и нигде не находить себе места. Ему предстоит до конца жизни расплачиваться за ошибки Бена. Но его горечь, его тупая покорность судьбе могли принадлежать Бену! Ему казалось, что к нему прилипло чужеродное тело и что оторвать его можно только вместе с куском собственной плоти. Он в ужасе закричал:

– Умоляю вас, оставьте его, уйдем, Ада!

Она шевельнулась. Бен вдруг схватил ее за плечи. Гарри показалось, что он сейчас ударит ее – он рванулся вперед, но Бен лишь взял лицо Ады в руки и посмотрел на нее так, как смотрят на мертвеца, прежде чем опустить крышку гроба. Затем он оттолкнул ее, выбежал из комнаты и исчез.

25

Два года спустя, майским утром, братья Исаак и Соломон Зиннеры, нынешние владельцы банка, ждали своего племянника Гарри. Они вставали поздно, принимали ванну и душ, шлифовали свои дряхлые старые тела, оставляли обрезки ногтей у нанятых ими маникюрш, красивых девушек, которых они уже не способны были ласкать, а могли лишь любоваться на расстоянии с удовольствием, к которому примешивалось раздражение и сожаление, как бывает, когда созерцают цветы лишь из окна. Они одевались скрупулезно, с бесконечной тщательностью и, наконец, укутывали свои иссохшие кости халатами, которые по богатству красок и совершенству покроя сочетали в себе высшие достижения двух миров: Востока и Лондона. Это всегда было более или менее осознанной целью их амбиций: воплощать собой утонченное сочетание корректности и роскоши. По сей день они были безукоризненны, но на заднем плане всегда присутствовала некоторая необычность, подобная аромату экзотических пород дерева, который никогда не выветривается. Они были удивительно похожи друг на друга: им было по семьдесят шесть лет, они были по-прежнему худыми и стройными, вьющиеся волосы поседели, цвет лица превратился из смуглого в желтый, а вокруг глаз появились темные круги.

Они много работали; они родились, когда их отец, знаменитый старый Зиннер, пример для подражания и кумир украинских евреев, еще не сколотил своего огромного состояния. Они были старшими сыновьями, теми, кого с ранних лет нужно приучать к тяжелому труду – к младшим проявляют снисхождение, но старшие – они появились, пока их родители еще не избалованы, пока еще не слишком обеспечены и не изнежены неумеренной роскошью. Они – наследные принцы, которым всю жизнь приходится исполнять свой долг и брать на себя ответственность, но у них нет никаких прав. Они уезжали в Европу с очень небольшим капиталом, потому что деньги, заработанные их отцом, все время где-то крутились, ими играли и переигрывали и если в результате все получалось, то радость была бесконечной, но и риск был огромен. Вслед за отцом они знали, что в случае неудачи им не на кого будет рассчитывать. Конечно, они всегда смогут вернуться и найти в Украине кров и пропитание, но там у них не будет права голоса: старый Зиннер умирать не собирался.

Однако в Европе им удалось добиться успеха – они основали маленький банк, который поначалу был не более чем рабом далеких и колоссальных отцовских предприятий, но постепенно превратился в… О, они имели полное право гордиться! К ним в свое время приходили вымаливать деньги короли. Банк рос и процветал благодаря их терпению и неустанной работе. Но теперь он существовал сам по себе, как человеческий организм. Братья состарились, каждый день с двух до четырех часов они проводили в огромном президентском кабинете, но их присутствие имело не больше значения, не больше влияло на ведение дел, чем висевший на стене большой портрет их отца во весь рост. Но, несмотря ни на что, их ближайшие подчиненные перед ними благоговели. Так две старинные бутылки, все в пыли и паутине, все еще внушают трепет, и нужно откупорить их, снять воск, которым они запечатаны, налить вино в бокалы и поднести к губам, чтобы наконец понять, что годы, от которых поначалу вино становилось только лучше, взяли свое, оно утратило весь букет, и теперь его остается только вылить.

Подозревали ли они это? Гарри часто задавался этим вопросом. В столовой, куда он всегда входил с опаской, словно в склеп, в этой огромной комнате, где стены были так плотно увешаны драгоценными картинами, что насыщенный пурпурный цвет стен местами был едва виден, он увидел, как они сидят друг напротив друга, одинаковым жестом держа между смуглыми пальцами чашки с турецким кофе, который они пили, несмотря на возраст, сердцебиение и бессонницу, в халатах, затканных золотом и багрянцем, словно два древних варварских идола. Да, подозревали ли они, что реальная власть ускользает от них? что они добровольно закрылись в убежище, куда могут войти только льстецы и слуги? что они постепенно утратили связь с внешним миром? что они живут так, как будто вселенная такая же, как и до 1914 года, и проблемы те же? Неужели они все еще принимают свою сонливость за мудрость, скуку – за осмотрительность, отсутствие воображения – за опыт? Ведь Гарри твердо верил, что им не хватает воображения. Возможно, зная их с детства, он никогда не замечал за их невозмутимостью тот ненасытный огонь души, которым были поражены все Зиннеры в той или иной степени. Непонимание между двумя поколениями достигло высшей точки: по мнению Гарри, в его дядях не осталось ничего человеческого; для них Гарри