Ступени к чуду - Борис Семенович Сандлер
«А если в масштабе всего мира, — размышлял Шабсович, — история знает немало примеров того, как по пустяковым поводам между соседними странами разгоралось такое, что вся земля пылала. Ладно, соседи как соседи, хорошие, плохие… в конце концов, чужие люди. Но родные дети…»
И Гавриел вспомнил старика, который жил на квартире у вдовы Фейман. Был этот старик не местным, но два его сына давно устроились с семьями в городе. К ним он и приехал, когда овдовел. Продал свой домик, а деньги поделил между детьми: старший как раз выдавал замуж дочку, младший вступал в кооператив. Что нужно старому человеку? Счастье детей — вот все его состояние.
Некоторое время он жил у младшего, но вскоре невестка стала крутить носом: у нас, дескать, и так тесно, пусть немного поживет у старшего. Но старший тоже уперся.
И однажды младший сын сказал отцу:
— Знаешь, папа, мы скоро получим трехкомнатную квартиру, и у тебя будет отдельная комната. А пока…
А пока дети пристроили его к Лейке Файман. Старший сын даже посоветовал:
— Мы бы не были против, папа, если бы ты на ней женился. Ты вдовец, она вдова…
Все это Шабсовичу рассказала сама Лейка, когда он пришел к ней с паспортной проверкой.
— В субботу ужинает у старшего сына, — вздыхала она, — в воскресенье — у младшего. Что папочка кушает в остальные дня, это их мало волнует. А мне просто жаль его. Я сажусь за стол, и он со мной. Чтоб я так жила! Чем иметь таких поганцев, лучше их вообще не иметь.
Шабсович рассеянно листал домовую книгу.
— А послушать, так его дети — самые преданные и самые любящие на свете. Чем, говорит он, они виноваты? У старшего живет теперь дочка с зятем, им и без деда весело. Младший? Какие претензии можно к нему иметь? Теперь все нервные, и старики, и молодые! Как вам это нравится, товарищ милиционер? Он еще их оправдывает.
— Все это понятно, — сказал Шабсович, — но ведь ваш квартирант нигде не прописан.
— Так для него уже нет места на этой земле?
Шабсович молчал.
— Хорошо, — сказал он наконец. — Я к вам еще зайду на днях. Может быть, удастся что-нибудь для него сделать.
Но получилось так, что назавтра Гавриел заболел гриппом и на работу вышел лишь через две недели. Переговорил с одним, с другим и в конце концов добился, чтобы старика временно прописали к вдове. С этой новостью и отправился к ней. Вспоминался ему родной отец. Он был бы теперь таким же стариком…
В последний раз Гавриел видел отца за неделю до войны. Как и прежде, тот жил со своей второй семьей в Теленештах, а приехал, чтобы поздравить Гавриела с окончанием седьмого класса. Появился не с пустыми руками: привез новые черные ботинки на кожаном ходу, и мальчик сразу принялся их мерить.
— Как раз на мою ногу!
— Носи на здоровье…
Уж в сорок пятом тетя Бася съездила в Теленешты и узнала, что брата и всю его семью зарезали на дороге, когда, в один из первых дней войны они, собрав свое бедное добро, покидали местечко.
«Да, — думал по дороге Шабсович, — сколько их было, таких ручейков крови, какой мне пришлось видеть под Жабокричем!»
Лейка Файман встретила Гавриела на крыльце. Она словно поджидала его.
— Ну вот, гражданка Файман, — сказал Шабсович, — все улажено. Вам только нужно завтра подойти с домовой книгой и документами вашего квартиранта в паспортный стол.
— Уже не нужно, — ответила вдова.
— Как? — не понял Шабсович. — Разве старик у вас не живет?
— Он уже совсем не живет, — и Лейка вдруг расплакалась. — Позавчера были похороны.
Шабсович больше часа сидел в парке, курил одну «беломорину» задругой. «Что же с нами происходит? — думал он. — Неужели мы так быстро забыли черные годы? Неужели лишний рубль или модная тряпка способны заменить нам человеческое тепло и доброту? Неужели мы не замечаем, как все больше и больше утрачиваем в себе что-то очень важное? А может быть, нас и устраивает — не замечать?»
Незадолго перед этим в городе провели антирелигиозную кампанию. Все верно, религия — опиум для народа. Но как это выглядело, до чего додумались! На открытой грузовой машине провезли по всей Цыгании нескольких верующих стариков, завсегдатаев синагоги. Их так и взяли — в талесах на плечах, в ермолках. Машина то и дело ухала в ухабы, и старики, смешно взмахивая руками, хватались друг за друга. Это называлось наглядной агитацией. Повозив стариков часа два, их отпустили с миром. Шабсович помог им слезть на землю. Нет, в бога он не верил, и вообще мало кто из его поколения всерьез относился к раввинам и ихним штучкам. Но не может человек жить без веры, и Шабсович истово верил в Верховного, так что после пятьдесят шестого запутался вконец. Почти всю свою жизнь, сначала в армии, а потом и в милиции, он старался точно исполнять приказы и не имел привычки их обсуждать. Он чувствовал себя маленьким винтиком огромного, хорошо отлаженного механизма. Почему же так совестно ему было смотреть в глаза тем жалким старикам? Разве на посмешище выставили их? Самих себя.
«Да, мы осваиваем новые земли, летаем в космос, но становится ли от этого человек лучше, добрее, искреннее?»
Жизнь Шла своим чередом. К середине шестидесятых город разросся, раскинулся вширь. Появились новые микрорайоны с названиями на западный манер: Пятый квартал, Шестой квартал, Седьмой, Восьмой… — словно и тут шло соревнование под девизом «Догоним перегоним».
Центр города тоже стал потихоньку меняться. Старые, еще с довоенных времен оставшиеся постройки, мануфактурные магазинчики, фотоателье, парикмахерские, вытянувшиеся вдоль бывшей Александровской, в один прекрасный день гуртом снесли, и все это место залили асфальтом. Теперь город мог гордиться широкой пустынной площадью, где два раза в году, на Первое мая и Седьмое ноября, проходили праздничные демонстрации и где под Новый год устанавливали здоровенный столб, весь в дырах от гвоздей, и, забираясь на стремянки, приколачивали к нему снизу вверх маленькие пушистые елочки. В результате вырастала высокая лесная ель-красавица в гирляндах и фонариках. В будние дни площадь пустовала, но по субботам там устраивали гулянья. Из нижних кварталов поднимались к ней на променад обыватели. У народа это
