Ступени к чуду - Борис Семенович Сандлер

— На идиш, запомни, читают не слева направо, а наоборот — справа налево.

— А пишут? Тоже наоборот?

— Конечно.

— Вот это да! — изумился Фимка. — Раз так, выходит, что писать надо левой рукой.

Старик засмеялся. Казалось, маленькая черная ермолка вот-вот свалится с его макушки.

Черные буковки мелькали перед Фимкиными глазами, превращаясь постепенно в рой вьющихся над ним мошек. Он мотнул головой, словно хотел разогнать их.

— Ладно, хватит с тебя на сегодня, — сказал шамес. Он закрыл книгу и потянулся к карману, откуда выглядывал его огромным мятый платок. — Ничего, человек учится уму-разуму семьдесят лет, а мудрость смотрит на него и смеется!

И снова запрыгали на стеклышках его очков яркие солнечные блики.

Фимка с облегчением вздохнул и уже собрался встать, но старик удержал его.

— Твой вздох, — сказал он, — напоминает мне одну историю с ослом.

Фимка навострил уши.

Шамес прислонился к дереву и, пощипывая пейсы, начал рассказывать:

— Один толстяк ехал верхом на осле. «Ой, — думал осел, — когда он уже с меня слезет?» А толстяк тем временем думал свое: «Кончится ли когда-нибудь эта ужасная тряска? У меня все кости болят!» Добравшись наконец домой, оба с облегчением вздохнули, и трудно было понять, кто из них больше радовался: хозяин или его осел. А ты как думаешь, умник?

И старик захихикал, прикрывая ладонью беззубый рот.

В тот далекий летний день старик Шлойме вытащил из кулька, словно волшебник, единственную святыню, которая у него была, — бессмертную птицу Алеф, — и отдал ее Фимке. Но ребенок остается ребенком: он видел в своей подставленной ладошке лишь то, что желал увидеть, — засахаренную «мопасьёшку», которая уже начала подтаивать на солнце и сама просилась в рот.

— Алик, ты хотел бы учить идиш? — спросил как-то вечером Фима.

Алик сидел за столом и что-то читал.

— Идиш? Почему вдруг идиш?

— А почему бы и нет?

— По правде сказать, не вижу резона.

— Ну хотя бы для того, чтобы читать Шолом-Алейхема в оригинале, как ты читаешь теперь Марка Твена.

— Сравнил, тютя! Английский — совсем другое дело. Понимаешь ли, идиш неперспективен… — Алик глянул на Ефима и немного смутился. — Тебя, кажется, коробит от моей откровенности. Ты хорошо знаешь идиш, пытаешься писать на нем. Но давай начистоту: чтобы язык существовал и развивался, он должен иметь живую среду.

Ефим грустно покачал головой.

— Возможно, ты прав. Но, если на то пошло, среда не вырастает из ничего, она формируется, ее формируют. Нет того, нет другого… можно найти сотню отговорок. Но ты должен также согласиться, что и от люден кое-что зависит. И в частности будет ли этот язык жить дальше — или исчезнет.

Фима стоял у книжной полки и смотрел на ровные корешки. Вынул из ряда русским книг тоненький оранжевый сборник на идиш — его любимого Ошера Шварцмана[6]:

Коснулись волны, лишь отхлынула ночь.

      Луча золотые уста.

Но, вспыхнув смущенно, отпрянула прочь

      Волна, как и прежде, чиста…

Голос Фимы дрогнул.

Помолчали.

— Неужели, — сказал он наконец, — пространство и время понапрасну впитали в себя эти волшебные звуки? Неужели мы останемся глухими и равнодушными к языку, на котором наши отцы и деды выражали свои самые сокровенные чувства? Как же в таком случае мы — их продолжение — сможем понять их?

Фима присел к столу. Он старался говорить спокойно, но выступившие на его щеках бледные пятна и нервная жилочка, вздрагивавшая время от времени под правым глазом, выдавали его волнение.

— Старый Шлойме после каждого урока, словно в награду за усердие, рассказывал мне какую-нибудь историю, притчу или предание. Я уже не все помню, но кое-что крепко запало мне в душу. Вот послушай, например, такое:

«Стоны угнетенных дошли до пещеры, где покоились патриархи, и Авраам предстал перед отцом небесным и сказал: „За что ты дал детям моим столь ужасный удел? Страшными смертями умирают они. Храм опустошен. Виноградники разорены…“ Господь ответил: „Сыны твои согрешили, они попрали все двадцать две буквы алефбейса“. И спросил тогда Авраам: „Кто свидетель?“ И прилетела буква Алеф, чтобы свидетельствовать против сынов Авраамовых. Но он сказал ей: „Ты, положившая начало заповедям мира, ибо с тебя начинаются они, — неужели именно ты не посочувствуешь тем, кто тебя так почтил?“ И, услышав сие, она отошла в сторону и не стала свидетельствовать. И второй букве, Бейс, патриарх не дал говорить, напомнив ей, что с нее начинается священное писание. Смолчала и она. И онемели тогда все прочие буквы…»

Несколько дней назад, в троллейбусе, Риман случайно натолкнулся взглядом на знакомое лицо. Сердце стукнуло: «Алик!» Он готов был броситься к товарищу, но его словно кто-то удержал за руку: «Этого не может быть». Да, этого быть не могло.

«Дорогой Фима! Уже несколько месяцев я нахожусь вместе с моими родителями в ульпане Кфар-Иона. Это небольшой поселок в семи километрах от города Натании. Ульпан чем-то напоминает военизированный кемпинг. Все живут в походных легких домиках, весьма, кстати, благоустроенных, но днем в них находиться невыносимо — жара достигает сорока градусов, и комнаты страшно раскаляются. Ничего не поделаешь — надо привыкать (когда еще это будет?).

Что касается материальной стороны, успел я заметить одно: в магазинах есть все, были бы только пети-мети, как говорит мой отец. И еще вот что сразу бросается в глаза: Израиль — воюющая страна. Всюду военные, полицейские патрули на улицах, кричащие заголовки в газетах и т. п. Я слышал, что рядом с Кфар-Ионой находится одна из крупнейших тюрем страны. Разумеется, еще рано судить о чем-нибудь всерьез, да и думаю я, по правде говоря, о другом: оправдаются ли мои надежды? Все ли будет так, как я представлял себе в Союзе?

Сюда, в Эрец, приезжают со всех концов мира самые разные люди с самыми разными целями и настроениями. У одних жизнь на родине не сложилась, и они рассчитывают сделать здесь деловую карьеру. Других и впрямь ждет наследство. Зато третьи — идеалисты. Это в основном религиозные старики, мечтающие, чтобы их кости успокоились рядом с костями Давида и Соломона. Есть идеалисты и другого рода, и к ним, между прочим, я отношу себя: мы верим, что воистину вернулись на родную землю, что здесь мы обретем достоинство и доблесть наших предков. Ведь это факт, что впервые за многие века в мире снова считаются с нами. Может быть, тут-то и завершатся скитания вечного стран ника. Не знаю, посмотрим.

Ты, наверно, думаешь: „Неужели он вот так, разом, все отрезал, все