Искусство почти ничего не делать - Дени Грозданович

Не имеем ли мы здесь поучительный тысячелетний пример спокойного безразличия к так называемой обязанности позвоночных постоянно приспосабливаться, и разве не убедились мы по фильмам, где показывают, как он висит на одной ветке или, не спеша, цепляется за другую — не говоря уж о его случайных и еще более скудных перемещениях по земле, — что этот стойкий противник дарвиновской теории (как, в самом деле, объяснить необыкновенную живучесть этого зверя, так мало приспособленного к священной struggle for life?[9]) никогда не расстается со счастливой, блаженной улыбкой? И отнюдь не желая повторять опасный эксперимент по изучению свойств мимикрии, которую предпринял тот американский натуралист, сначала изучавший животное в его естественной среде обитания, а потом погрузившийся в полную неподвижность, что разрушило его семейную жизнь, я не могу не признать, что избрал этого крикуна своим тотемом.

(Разве не называют его чрезвычайно упорным в своей медлительности и безразличии, и не следует ли добавить, что, несмотря на то что с первого взгляда он кажется легкой добычей, редкий хищник отважится напасть на него, потому что при нападении у ленивца срабатывает рефлекс и он вцепляется во врага когтями такой мертвой хваткой, что тот, даже убив добычу, не может от нее избавиться и, в конце концов, отягощенный ношей, умирает сам.)

Да, я не только не мог удержаться от восхищения и благоговения перед этой посмертной боеспособностью, но также и понял, что очевидно существует тревожное (и волнующее) сходство характеров между разными видами ленивцев (людей и животных), потому что я, например, с раннего детства всегда инстинктивно надевал маску безразличия, которая не нравилась моим родителям, учителям и моралистам всех мастей, желавшим навязать мне свои принципы — то есть всем тем, кто пытался заставить меня действовать быстрее, чем мне это свойственно[10], а потом они сами же не могли отделаться от моих навязчивых вопросов, зачем нужно вести себя по-другому, и это всегда спасало меня, так как они теряли не только терпение, но и всякую способность сопротивляться…[11]

Вдобавок я недавно прочел небольшое эссе Денизы Левертов[12] о поэтическом творчестве. В нем говорилось, что поэзия должна рождаться в нас органически, то есть неосознанно, плавно, словно сама собой, и что возникнуть вот так, в счастье и простоте, она могла только тогда, когда мы жаждем и призываем ее долгие дни и часы, особым образом открываясь миру. Не тяжелое и мучительное действо, а скорее длительное и упорное постоянство, сладостная привычка всегда быть готовым воспринимать.

Этот метод «почти ничего» близок, как мне кажется, к тому, что индийские буддисты называли Школой Срединного Пути, который, распространившись в Китае, смешался с элементами даосизма и наконец воплотился в философии чань и принял новую форму, к сожалению торжественную и заключенную в строгие рамки, в японском дзене. Однако китайцам того времени стремление что-то доказывать всегда казалось довольно нелепым. Славные последователи Конфуция и учения Дао — как бы ни разнились эти течения во всем остальном — всегда ценили людей спокойных. Конфуций считал, что быть человечным лучше, чем праведным, а для великих учителей Дао было очевидно, что невозможно быть правым, не будучи одновременно и неправым, ибо эти понятия нераздельны, как лицо и изнанка. Чжуан-цзы говорил:

Тот, кто мечтает о правлении без беспорядков и о правосудии без произвола, ничего не понимает в устройстве вещей.

Нам, жителям Запада, подобные слова могли бы показаться циничными, а конфуцианское почитание умеренности и компромисса — недостатком принципов и сознания нравственности. И однако, мне казалось, это свидетельствует об истинном понимании и уважении природного равновесия, в человеке или в чем-то другом, так же, как, согласно вселенскому мировоззрению Дао или естественного пути, добро и зло, созидание и разрушение, мудрость и безумие были неразделимыми полюсами жизни. Дао, говорил Чунь Юнь, «это то, отчего жизнь не может отстраниться. То, от чего отстраниться можно, не является Дао». Вот почему мудрость не в том, чтобы силой отделить добро от зла, а в том, чтобы научиться их «совмещать», по примеру поплавка, который повторяет изгибы волны. По сути, Китай считает естественным смешение добра и зла, присущее человеческой натуре, — позиция поистине возмутительная в глазах тех, кому иудейско-христианское воспитание постоянно внушает, что совесть его нечиста.

О, эта страшная нечистая совесть, которая, словно насмехаясь, заставила бы меня вылезти из ванной, чтобы взяться за дело и перенести на бумагу мои разглагольствования о лени!.. Как верный последователь учения Дао я все же решил пойти обходным путем и дать себе еще немного времени, чтобы собраться с мыслями, для того чтобы потом привести их в порядок. Это заняло больше времени, чем было намечено, и когда я вышел из ванны, то почувствовал, что пора бы немножечко подкрепиться. Дойдя до кухни, я принялся готовить чай, прибавив к нему приличный кусок zuppa inglese[13]. Я всегда считал, что увесистое пирожное с кремом, как я люблю, служит прекрасной подготовкой к тяжелой работе: избавляет от лишних нервов и перевозбуждения. Ведь нам, работникам умственного труда, нужно сохранять хладнокровие, а иначе мы начинаем распыляться и без толку тратить силы.

Тут-то мне и вспомнилась книга немецкого философа Слотердайка, который — в типично немецком, совершенно успокоительном духе — говорил что-то прекрасно подходящее к теме и что я наверняка мог бы добавить к моим ленивым рассуждениям. Поэтому, отхлебывая чай и наслаждаясь аппетитным пирожным (которое я то и дело с отточенной грацией макал в чашку), я рассеянно листал свой блокнот с цитатами, пока не наткнулся на искомый отрывок:

…противопоставить активистскому этосу самоутверждения модель самодостаточного индивидуума, способного сократить свои требования до строгого «естественного» минимума, не желать ничего сверх того, что уже имеет, подчинить себя дисциплине достаточно радикальной, чтобы избежать ловушек неудовлетворенных желаний, и достаточно непосредственной, дабы не порождать малейшей фрустрации, относиться к реальности без агрессии и насилия, заменить буйную жажду активного вмешательства свободным временем и не бояться самоустранения…

Да, это прекрасно мне подходило, и я часто думал, что нужно действительно проявлять некоторое мужество, в общем-то довольно редкое, чтобы «почти ничего не делать», чтобы противостоять своему активистскому предубеждению, чтобы не давать себе во что бы то ни стало вмешиваться (особенно во всякие запутанные истории, когда наше неуемное чувство справедливости, желающее