Современная иранская новелла. 60—70 годы - Голамхосейн Саэди

В голове у него не укладывалось, как все это могло с ним случиться. Улица казалась ему мрачным, нелепым нагромождением домов, хаотическим скопищем людей. Как все эти люди могут разговаривать друг с другом, мирно идти рядом, верить друг другу, когда мир полон зла и несправедливости?!

Перевод О. Сорокиной.

ОЖИДАНИЕ ЛЮБВИ

Есть не хотелось. Сина позавтракал по привычке, в основном для того, чтобы позже, на работе, не сосало под ложечкой. Он торопился. На улице шел дождь. Он вернулся в дом, поднялся по лестнице. Мать вопросительно посмотрела на него.

Сина сказал, что забыл зонт.

— В этих квартирах никогда и не поймешь, что на белом свете делается. С ума можно сойти, — проворчала мать. Сина взял зонт и спустился вниз.

Выйдя на улицу, он раскрыл его, перешел на другую сторону и стал ждать. На душе было скверно — дождь тут ни при чем; дождь ли, солнце, на душе всегда бывало скверно, когда он шел на службу. И зачем только он гуда идет? Не идти? А что тогда?

Вода бежала по асфальту, смывая уличную грязь, и стекала в арыки у тротуаров. Проезжали машины, разбрызгивая воду в разные стороны. Брызги попали ему на костюм, оставив пятна. Прохожие шли, раскрыв зонты. Те, у кого не было зонтов, бежали.

Рядом остановилось такси. Ему было по пути с пассажирами, он сел.

Сина работал в одной комнате с Матином. На их столах были аккуратно разложены папки, конверты, стопки бумаги. На подставках чернильных приборов в бездействии стояли ручки перьями вниз. Матин всегда приходил раньше. Он и его жена Нахид — она работала в этом же учреждении, но в другом отделе — приезжали на служебном автобусе. Им это было удобно: автобус проходил мимо их дома.

С зонта капала вода. Сина повесил его на вешалку.

— Ну и дождичек, — сказал Матин.

— Да, но зато хорошо. — Сина вздохнул.

— Чего тут хорошего? В такой ливень никуда и не выберешься.

Сине спорить не хотелось. Бессмысленно было объяснять Матину, что он любит дождь, его свежую, живительную влагу. «Интересно, куда бы это он выбрался, если бы не дождь?» — лениво подумал Сина.

— Да это я просто так, — сказал он вслух, подавляя в себе досаду.

В кабинете царили безупречный порядок, чистота. Но они наводили тоску. На душе у Сины по-прежнему было скверно. На работе он постоянно ощущал беспричинную усталость.

Иногда и Матин тоже невольно задумывался о том, как скучно, неинтересно они живут, как пусто, бессмысленно проходят годы. Ему казалось, что его жизнь покрывается слоем серой, душной пыли. Он оглядывался назад на прожитое и кусал губы. В такие минуты у него вырывались горькие жалобы, выплескивалась досада. Впрочем, успокаивая себя, он тут же заявлял, что такова жизнь и ничего тут не поделаешь.

Матин нажал на кнопку звонка. Появился посыльный. Матин попросил его принести чай и печенье. Когда посыльный ушел, он сказал:

— Вчера поздно вернулся домой, а сегодня проспал и поехал на работу, даже не позавтракав. — Помолчав, добавил: — А что остается делать-то? Только и развлечений, что слегка кутнуть раз в неделю.

Допив чай, Матин закурил. Впереди был длинный день. Из-за окна слышался неясный, приглушенный шум дождя, и от этого в комнате делалось еще тоскливей.

— Как мать? — спросил Матин.

— В общем-то, неплохо. Как всегда, жалуется, что целыми днями одна да одна. Говорит, ей бы на старости лет детей понянчить.

— Да, кстати, я уже давно собирался тебе кое-что рассказать, но все забывал. Моя кузина в тебя влюблена.

— Твоя кузина? Это кто же?

— Дочь моей тетки, вот кто, — улыбнулся Матин.

— Интересно, как она умудрилась в меня влюбиться?

— Очень просто, она видела тебя у нас.

— А откуда ты об этом знаешь?

— Нахид сказала, что она все время о тебе спрашивает.

Дождь лил и лил. Сина смотрел в окно. Потом поднялся и вышел на балкон. Воздух был влажный, свежий, веяло лесной прохладой. Дождь был сильнее, чем казалось из комнаты. На неровной крыше дома напротив собралось много воды. Капли дождя барабанили по лужицам, и крошечные лунки на поверхности воды то появлялись, то исчезали, расходясь кругами. Под усыпляюще-монотонный шум хотелось забыть обо всем. На душе становилось чище и спокойнее, как будто дождем смывало все дурное и ненужное. Ему хотелось побродить под дождем, но он с тоской вспомнил, что рабочий день только начинался. Он обязан отбывать эту нелепую повинность и не имеет права отлучиться ни на минуту, хотя делать ему, как обычно, нечего. Если изредка они с Матином и занимались чем-нибудь, то только чтобы убить время. Но опоздать на работу на пятнадцать минут или уйти на полчаса считалось недопустимым, непростительным нарушением. Для чего, спрашивается, он учился? Неужели затем, чтобы стать никчемным бездельником? Иногда ему становилось стыдно за себя. Он надоел сам себе, устал от бесконечной праздности. Он не мог найти применение своим способностям. Ему уже двадцать восемь, а что он такое? Ни цели, ни стремлений. Мать и та по-своему чувствовала что-то неладное. Она иногда говорила ему: «Ну что же это у нас жизнь какая-то невеселая. Ты все тоскуешь, ходишь мрачный. Ты бы, сынок, пошел куда-нибудь, повеселился».

— Ишь как барабанит, — донесся из глубины комнаты голос Матина. Сина оторвался от своих мыслей, обернулся.

— Да.

Матин тоже вышел на балкон, встал рядом.

— Как зовут твою кузину?

— Талаат.

— Она работает?

— Да. Учительница. Как-то зимой Нахид увидела, что она вяжет мужские перчатки, и спросила: «Кому это ты вяжешь?» Та смутилась. «Просто так, — говорит, — никому».

— Она ведь не подозревает, что я что-то знаю. Впрочем, если бы ты не сказал, мне бы и в голову не пришло.

— Она уверена, что и мы ни о чем не догадываемся, но сама, наверное, мечтает, надеется, а?

Сина помолчал, потом спросил:

— Ты меня случайно не разыгрываешь?

— С чего ты взял? Ни в коем случае.

— Ведь разыгрываешь, а?

— Клянусь, нет. Правда.

Часов в десять к ним зашел Кавами, сослуживец из соседней комнаты.

— Привет! Ну, что новенького?

— Ничего, — ответил Матин и, позвонив, чтобы принесли чаю, достал коробку печенья. — Угощайся.

Набив рот печеньем, Кавами спросил:

— Смотрели позавчера телевизор?

— Я смотрел, — сказал Матин. У Сины был телевизор, но включал он его редко: было неинтересно.

— Как ты думаешь, — продолжал Кавами, — чем тот фильм кончится? Кто на ком женится?

— Хаджи Садек, отец Садек-заде, женится на тетке Сафара, отбив ее у старосты. Староста свою младшую