Девичья фамилия - Аврора Тамиджо

– О чем ты говоришь? Мы не родственники.

– А ты послушай. Человек дарит тебе кров, одевает тебя. Кормит тебя, дает тебе советы и платит за твое образование. Разве он тебе не отец? Донато делал все это для меня. Если бы не он, кто знает, где бы я сейчас был. Так что для меня он как отец.

Пеппино затормозил на перекрестке с популярной у туристов набережной, где стояли лотки торговцев панелле, и к запаху тлеющей сигареты прибавился аромат жареного. Маринелла откинулась на спинку сиденья.

– Можно мне одну? – Она указала на красно-белую пачку в бардачке.

– Если Патриция узнает, у меня будут неприятности.

– Я ей не скажу. – Маринелла скрестила указательные пальцы и поцеловала их сперва с одной стороны, а потом с другой. – Слово даю.

Пеппино повернулся посмотреть на верфи, выставив в окно локоть.

– Я отвернусь, бери так, чтобы я не видел.

Он бросил в бардачок металлическую зажигалку.

Маринелла закурила и сделала длинную затяжку. Ее окружило облако дыма, и она вдохнула его запах, смешанный с запахом моря и масла, на котором жарились панелле. Мамушка постоянно твердила: чтобы жаркое удалось, масло должно сильно пахнуть.

– Если дядя Донато – твой отец, то Патриция – мой.

Пеппино затушил сигарету в пепельнице.

– Что?

– Патриция ищет для меня дом. Это она меня одевает, это она дает мне советы и платит за школу, кино, еду. Если верить тебе, моя сестра мне как отец. И Лавиния тоже как отец. Но она слишком большая заноза.

Когда они отъехали от моря, машин стало меньше. Пеппино включил вторую передачу, и салон стал лучше продуваться.

– Марине. У тебя есть отец.

– Да ну? И где же он?

Может быть, Санти Маравилья водит Иларио в ораторий, чтобы тот поиграл на свежем воздухе с другими детьми? Но после смерти Сельмы он ни разу не подумал, что для его маленькой дочери сходить туда будет куда полезнее, чем скорбеть в компании сестер. И как знать, достается ли Иларио, – или мальчиков лупить не полагается? Маринелла сглотнула комок горькой слюны со вкусом горящего табака, который ей так нравился. Но она не собиралась плакать в салоне «Фиата-124» Пеппино Инкаммизы.

– Пеппи, высади меня здесь, я прогуляюсь.

– Патриция сказала, чтобы я высадил тебя перед домом.

– Останови, я пойду пешком.

– Послушай, Марине. Я знаю, что ты обижена на своего отца. Он упрямый как баран и плохо с вами обращался. Но он готов на все ради тебя, ты же его дочь. Я знаю, потому что у меня тоже есть дочь.

– Да что ты знаешь, Пеппи? Что ты знаешь? – Маринелла захихикала, словно у нее заело пластинку, – верный признак начинающегося приступа змеючести. – Ты вырос в Святой Анастасии, потому что священник-лопух решил, что ты слишком глуп, чтобы выжить в одиночку. Дядя Донато не твой отец, он приходской священник. А знаешь, чем занимаются приходские священники? Помогают сиротам, шлюхам и придуркам вроде тебя. А теперь останови эту паршивую машину и выпусти меня.

Поскольку Маринелла уже открыла дверь, Пеппино был вынужден затормозить на обочине перед центральным вокзалом.

– Иди прямиком домой.

– Может, Патриция и мой отец, но ты не моя мать. Оставь меня в покое.

В конце концов Пеппино Инкаммиза смирился с мыслью, что его помощь в поисках жилья не нужна. В конце января 1981 года одна дама, посещавшая кинотеатр «Фьямма» каждый вторник после обеда, когда показывали комедии шестидесятых, спросила, не знают ли работники кинотеатра кого-нибудь, кто ищет квартиру, и таким образом весть дошла до Лавинии, а затем и до Патриции. Квартира находилась в переулке, выходившем на улицу Данте, таком маленьком, что на картах его обозначали римской цифрой V, потому что это был пятый перекресток, если считать от центра, но поговаривали, будто в городском совете идут дебаты о том, чтобы дать переулку название.

Квартира располагалась в мансарде, и арендная плата была низкой, потому что лифт не ходил на пятый этаж. Но у сестер были молодые ноги, привычные к лестницам, и квартира им сразу понравилась.

Одним солнечным февральским днем Патриция попросила Маринеллу сходить с ней в банк. Обе оделись как можно элегантнее, никаких джинсов и кожаных полусапожек. Им предстояла беседа с уважаемым человеком, неким Луиджи Бенефонте. Это был мужчина лет шестидесяти, седой, черноусый, одетый в белую рубашку и красный галстук.

– Я Патриция Маравилья, а это моя сестра Маринелла. Меня прислал нотариус Гаравалья, он назначил эту встречу.

Имя нотариуса сработало лучше, чем заклинание «Сезам, откройся!», и двери большой конторы Луиджи Бенефонте сразу же широко распахнулись.

– Эта сберегательная книжка оформлена на мое имя. В ней стоят подписи моих дядей, Донато и Фернандо Кваранты, братьев моей матери. Вот документы, можете проверить.

Маринелла не знала, откуда все это взялось и где Патриция до сих пор хранила бумаги и бумажки, которые теперь вывалила на стол перед Бенефонте. А он и не стал ничего проверять – может, кто-то другой уже разузнал все за него.

– Синьорина, вы знаете, что после закрытия книжки ваши дяди больше не смогут класть на нее деньги? Для этого им понадобится номер нового счета.

– Да, я знаю, ничего страшного, они уже много лет не кладут на нее деньги. Достаточно того, чтобы это смогла делать я.

– Конечно, сможете, счет будет на ваше имя.

– Вот именно об этом я и хотела спросить. – Патриция взяла Маринеллу за руку. – Я бы хотела открыть счет на имя моей сестры.

Бенефонте снял с носа очки. И стал внимательно разглядывать Маринеллу, словно только сейчас ее увидел.

– Однако синьорина еще не достигла совершеннолетия.

– Да. Когда ей исполнится восемнадцать, деньги будут принадлежать ей. Для этого, я так понимаю, вам нужна подпись Маринеллы.

Банкир снова надел очки и быстро прочитал лежавшие перед ним бумаги. Потом вышел из комнаты и через пять минут вернулся с новыми документами. Они с Патрицией стали обсуждать прочие банковские вопросы, но Маринелла ничего не понимала. Ее слух выхватывал цифры, имена ее дядей, необходимость использовать эти деньги как залог за аренду квартиры в мансарде и еще кучу всего.

– Тебя зовут Маринелла, верно? У меня дочь твоего возраста.

Маринелла кивнула. Но ее тут же толкнули локтем:

– Отвечай вслух, Марине. Мы научили тебя говорить.

– Да, меня зовут Маринелла.

Бенефонте посерьезнел.

– Твоя сестра доверяет тебе большие деньги. Даже если ты пока не сможешь ими воспользоваться, тебе следует понимать, что это значит. Не всем так везет, очень важно иметь семью, которая думает о тебе.

Маринелла посмотрела на Патрицию. Поджав губы, как делала всегда, когда пыталась промолчать, сестра подалась ближе к столу. Бенефонте тоже наклонился вперед, будто последний вопрос был сложнее прочих.

– Да, кстати. Маринелла вроде как не совсем наша, не было суда, который бы решил, что она должна остаться с нами. – Патриция почесала висок. – Как думаете, нам нужен какой-то документ, где бы говорилось, что мой отец не может забрать эти деньги?

Бенефонте откинулся на спинку кресла и, поглядывая на Маринеллу, разъяснил Патриции, что у банков свои правила: в договоре будет четко указано, кто может распоряжаться деньгами на этом счете, так что беспокоиться не стоит, если только Санти Маравилья не захочет попасть под суд.

Когда сестры шли домой, казалось, что на плечах у Патриции лежит груз в тысячу килограммов. Маринелла слегка подтолкнула ее.

– Эй, можешь объяснить, что это такое: твоя последняя воля?

Патриция не улыбнулась в ответ, но взяла сестру под руку.

– Я же сказала: дом – наше дело, и точка. По сути, он теперь твой. Береги эти деньги и смотри, чтобы нас снова не выставили на улицу.

Когда они вернулись, Лавиния поинтересовалась, на кого больше похож Бенефонте – на Роберта Редфорда или на Джанкарло Джаннини[50], и была разочарована, когда ей ответили, что он похож на Ландо Будзанку[51]. Маринелла сразу поняла, что