Завтра, завтра - Франческа Джанноне

Дядя Доменико даже не пытался скрывать, что предпочитает Аньезе брата. Может быть, потому что у них с Лоренцо была общая страсть к живописи, и именно Доменико научил мальчика пользоваться красками и кистями и привил ему любовь к искусству, когда тот был еще ребенком. Вскоре после этого дядя переехал в Лечче, где открыл собственную галерею.

– А ты, Аньезе? Что нам расскажешь? Нашла жениха? – пронзительным голоском поинтересовалась тетя Луиза.

– Даже не мечтай, что она доставит мне такое удовольствие, – ответила Сальватора с раздражением. – В ее возрасте я уже была замужем и устроена, а она только и думает, что о мыле…

Аньезе нахмурилась.

– Не нужен мне никакой жених, мне и так хорошо.

Сальватора покачала головой и закатила глаза.

– Это ты сейчас так говоришь, а потом… Ты что, хочешь остаться старой девой? – спросила Луиза с насмешливой улыбкой.

– Если продолжать в том же духе, то так и будет, – прокомментировала Сальватора.

– Джузеппе, включи телевизор, пожалуйста.

Джузеппе, преодолевая легкую одышку, встал с кресла, передвинул овальный столик, на котором лежала газета Famiglia Cristiana, и подошел к маленькому телевизору. Он повернул выключатель, и на выпуклом экране появился ведущий.

Аньезе уселась на пол, подтянула ноги к груди и положила щеку на колени. Она все думала о брате и о том, как он в гневе ушел из дома. Ей было искренне жаль его, она понимала, как сильно он расстроен. В конце концов, Лоренцо всегда был таким: быстро выходил из себя, не в силах вынести гнета обиды и разочарования. Аньезе не могла сосчитать, сколько раз видела, как он уходит прочь с разбитым сердцем.

Как только настенные часы показали без десяти девять, на экране один за другим начали раскрываться занавесы, а между ними, сменяя друг друга, замелькали изображения танцовщиц, жонглеров и музыкантов.

Аньезе глубоко вздохнула и закрыла глаза.

3

Разрыв

Январь–февраль 1959 года

«Сколько времени пройдет, прежде чем ложь превратится в правду?» – думал Джузеппе, потягивая кофе у стойки бара «Италия», пока вокруг раздавалось привычное «Доброе утро, доттор[5] Риццо». Все упорно продолжали называть его «доттор», хотя университет он так и не окончил: по настоянию отца он отучился два года в Бари на агронома, но не сдал ни одного экзамена. «Возвращайся домой, не годишься ты для учебы, зря только деньги выкинули», – заявил Ренато. Однако когда Джузеппе вернулся в Аралье, люди все равно стали называть его «доттор», потому что Ренато дал понять, что в семье Риццо наконец-то появился еще один человек, побывавший в университете.

Он поставил чашку на блюдце, изо всех сил пытаясь устоять перед ароматом свежеиспеченных пастичотти[6]: на последнем приеме врач велел ему сбросить минимум двадцать пять, а то и все тридцать килограммов, если он хочет поправить свое здоровье. Джузеппе вышел из бара и, тяжело дыша, направился пешком к площади Святого Франциска, время от времени вытирая взмокший лоб платком, который всегда держал в кармане брюк.

Подойдя к газетному киоску, он, как и каждую субботу, попросил свежий выпуск журнала с кроссвордами. Сероглазый продавец с седой бородой сидел, разложив перед собой на горке журналов свежий выпуск Corriere della Sera, и, увидев Джузеппе, как обычно, захотел поделиться с ним своим мнением о текущей обстановке в правительстве. Министры Вигорелли и Тоньи подали в отставку, и, хотя Тоньи и отозвал свое заявление на следующий же день, продавец газет был уверен, что вскоре о своей отставке сообщит и Фанфани. «И это правительство долго не протянет», – заключил мужчина со вздохом, аккуратно складывая газету.

Джузеппе лишь кивнул, хорошо зная, как тот любит, чтобы с ним соглашались или хотя бы делали вид – что, в сущности, одно и то же. Джузеппе забрал сдачу с сотни лир и в знак прощания приподнял воображаемую шляпу.

Через несколько минут он уже был на причале. Подошел к своему излюбленному камню, сел на него, скрестив лодыжки, и положил рядом с собой журнал с кроссвордами. В этот момент на камень налетела небольшая волна, и капля воды попала на обложку журнала, намочив букву «е». Джузеппе закрыл глаза и всей грудью вдохнул морской воздух, задержав его в легких как можно дольше, прежде чем снова открыть глаза и выдохнуть. Чуть поодаль в море разворачивалась рыбацкая лодка: с попутным северным ветром она вышла из порта и направилась в открытое море. Джузеппе смотрел на нее, пока та не превратилась в маленькую точку на горизонте, которую можно было легко зажать между большим и указательным пальцами.

В детстве он часами сидел на причале вместе со своим лучшим другом Луиджи, наблюдая за тем, как входят в порт большие корабли, и завидовал сходившим на берег морякам, загорелым и улыбающимся. Что может быть лучше, чем жить в море, видеть разные страны и испытывать безграничное чувство свободы?

Если он не был в порту, то проводил время в мастерской отца Луиджи, Джино Маццотты, единственного в городе корабельного плотника, который мастерил гребные лодки. Джузеппе завороженно наблюдал за тем, как тот работает с деревом. Мальчиком он нередко забрасывал домашние задания по математике или итальянскому и изучал атласы, прокладывал маршруты на глобусе и учил все виды морских узлов. Сколько же послеобеденных часов они с Луиджи провели, строя точнейшие деревянные модели парусников и торговых кораблей!

Когда Джузеппе было около десяти лет, он заявил родителям, что, когда вырастет, обязательно станет капитаном корабля и посвятит свою жизнь морю. Именно об этом он мечтал. Не успел он договорить, как пощечина от Ренато полоснула его по щеке, словно удар кнута.

– Даже думать не смей! Кто тебе вбил это в голову? Сын плотника? Зачем мы с твоей матерью строили фабрику? Чтобы дать тебе будущее, дурень! – кричал он, размахивая пальцем перед лицом сына.

Марианна тут же положила руку на плечо мужа и слегка оттеснила его в сторону.

– Пеппино, твое место на фабрике, – мягко сказала она. – Ты же не хочешь пустить по ветру наш многолетний труд? Увидеть, как фабрика окажется в чужих руках? Нет, ты этого не сделаешь. Я знаю, что ты хороший мальчик. И еще нам это докажешь.

С полными слез глазами и прижимая руку к красной пульсирующей щеке, Джузеппе не осмелился возразить, боясь получить от отца еще одну пощечину.

– Ах да, с завтрашнего дня в мастерскую Маццотты больше ни ногой! – сказал ему напоследок Ренато. Мальчик кивнул, и слеза скатилась по его щеке, лишь усилив жжение от пощечины.

На следующее утро, когда он вернулся из школы, из его комнаты пропали атласы, глобус и все модели парусников, которые он так старательно конструировал.

С того дня Джузеппе возненавидел мыловарню всем сердцем. Ему становилось плохо даже от одного запаха жмыха, и приходилось прятаться, чтобы его не стошнило на глазах у отца. Ренато принялся насильно вбивать ему в голову все, что нужно было знать о мыловарении и о том, как управлять фабрикой. Джузеппе учился через силу, подавляя немой крик, рвавшийся из груди. Если бы этот крик вырвался наружу, он подорвал бы фундамент мыловарни, выбил стекла, сорвал двери с петель и взорвал котлы.

С годами подавленный гнев и разочарование отразились на его теле. Он стал весить сто двадцать килограммов, и именно в этом весе, порождении несчастья, в него и влюбилась Сальватора. Она с самого начала любила его упорно и терпеливо, порой с ослепляющим самоотречением. Сальватора была единственной, кто знал о том, какой груз лежит на сердце Джузеппе. Сколько раз она убеждала его продать проклятую фабрику, которую называла «воплощением зла», но как бы сильно Джузеппе этого ни желал каждой клеточкой своего тела, всерьез он об этом не задумывался. Наоборот, делал все возможное, чтобы удержать на плаву дело своих родителей. Будучи законным наследником, он целых пять лет с момента аварии, в которой погибли родители, в одиночку тащил на себе этот груз, несмотря на свои страдания. Потому что его мать была права: в конце концов, он был «хорошим мальчиком». Одна