Глаза Моны - Тома Шлессер
– И что это было?
– Ее отец приводил в дом любовниц. Разумеется, ее мать очень страдала от этого. Хотя внешне все выглядело благополучно. Луиза часто слышала, как ей повезло, что у нее было такое “счастливое” детство. А на самом деле поведение отца на всю жизнь сделало ее уязвимой.
– Я ее понимаю. В ее семье была любовь, это так, но был и обман, – прошептала Мона. – А это недопустимо, – это слово она выговорила, напирая на каждый слог.
Довольно долго она просто сидела замерев, но потом решилась встать и пройтись внутри бочки. Неслышно ступая, подошла к длинному плащу, надетому поверх набитой опилками вышитой рубахи, и почувствовала всю двусмысленность этого предмета: плащ смущал своей фаллической формой, и в то же время в нем было что-то утешительное, в него можно закутаться, унять свои тревоги. Анри только вскользь упомянул сексуальную символику произведения Луизы Бурже. Но Мона и сама ее уловила. Четыре шара: резиновые под плащом и деревянные с правой стороны – олицетворяли мужскую и отцовскую власть. Рубаха с надписью merci-mercy — детство, колеблющееся между двумя противоположными чувствами: это, с одной стороны, благодарность по отношению к отцу и вообще к взрослым, с другой – мучительное сознание зависимости от них и необходимости просить их милости.
– Я могла бы тут жить, чувствую себя как дома. Волшебство какое-то!
– Луиза Бурже была бы в восторге от твоих слов. Она сделала эту инсталляцию в 1992 году, когда ей было примерно столько же лет, сколько мне сейчас, а выразила в ней то, что чувствовала, когда ей было примерно столько же, сколько тебе. И вот что она говорила, – Анри процитировал по памяти: – “Детство никогда не теряло для меня своей волшебной силы. Никогда не теряло своей тайны и драматичности”. Так что ей польстила бы твоя похвала. Ну а сейчас выходи, кажется, смотритель просыпается.
– Ладно. Пока, Луиза!
Мона осторожно вылезла из клетки.
– А какой же у нас сегодня будет урок? – спросила она.
– Урок записан на моем галстуке.
– Что ты такое говоришь?
– Этот галстук сделан в 2000 году, и на обратной его стороне вышита подпись Луизы Буржуа.
Анри показал эту подпись восхищенной Моне.
– Наверняка это бабушка тебе подарила!
– Да, это был ее подарок. Замечательный. Галстук создан по мотивам серии работ художницы начала семидесятых годов. Малоизвестной серии. Луиза вырезала из журналов коротенькое словечко: NO. Потом наклеивала эти вырезки на разные поверхности. Получались дощечки, целиком заполненные чистым отрицанием. NO, NO, NO, NO…
– Ну и что?
– Ну, это и есть урок Луизы Буржуа: умей сказать “нет”.
Мона вдруг впала в ступор. Урок настолько не укладывался у нее в голове, что она была совершенно не способна его повторить. И буквально онемела. Эта ее немота была лучшим доказательством того, что Анри правильно понял, в чем же загадка ее речи. Моне было совершенно чуждо отрицание. Вот до чего додумался Анри и что так ярко подтвердилось прямо сейчас.
Мону можно было слушать часами, в ее речи были фразы утвердительные, вопросительные, восклицательные, но отрицательных не было никогда, как будто мозг ее был так странно устроен, что не допускал ни тени отрицания, никаких “не” или “нет”. Она могла сказать: “Это невозможно”, но произвести: “Этого не может быть” – была не способна. Не могла сказать: “Я не знаю”, а только: “Мне неизвестно”. Эта удивительная грамматическая алхимия преобразовала ее мышление, что отразилось и в речи.
– Но откуда она взялась, эта алхимия? – спросила Мона, когда дедушка рассказал ей о своем открытии.
Анри нашел ответ на этот вопрос:
– От твоей бабушки, Мона. Помнишь: “Забывай все отрицательное, храни в себе свет”? Сила этих прощальных слов оказалась настолько велика, что они внедрились в твое подсознание, в самые глубинные, основополагающие структуры психики и наложили отпечаток на твою личность, твои мысли и на то, как ты их выражаешь. Чтобы сохранить в себе свет, ты отбрасываешь любое отрицание. Но теперь, Мона, пора научиться говорить “нет”, ты согласна?
– Да, Диди.
50. Марина Абрамович. Разлука – шанс, который важно не упустить
На французском в коллеже бывали занятия, посвященные расширению словарного запаса, каждый ученик должен был выбрать какое-нибудь редкое слово и устно дать ему самое полное определение. Вот и в тот день Мона слушала одноклассников: кто-то выбрал “наяду”, кто-то – “угодливость”. Когда очередь дошла до нее, учитель сказал с презрением в голосе:
– Ну, теперь вы, Мона. О каком слове вы намерены нам поведать?
Мона напряглась, сжала кулаки и отчеканила на весь полусонный класс:
– Эв-та-на-зи-я.
Учитель удивленно вздернул бровь. А Мона набрала воздуху в грудь и приступила:
– Эвтаназия – это когда кто-нибудь решает, что хочет умереть, потому что знает, что очень болен и болезнь неизлечима. Например, если человек очень стар, у него сильные боли и жизнь его превратилась в сплошное мучение. Такой поступок требует невероятного мужества. И это не совсем самоубийство. Идущий на эвтаназию заранее оповещает своих родных, друзей и врачей, это его сознательный выбор, и делает он его, потому что любит жизнь и хочет, чтобы она была прекрасна до самого конца и чтобы он встретил смерть, сохраняя собственное достоинство.
Мона на мгновение замолчала. Все слушали ее, затаив дыхание.
– В некоторых странах, – продолжила она, – например, в Бельгии, эвтаназия разрешена, но в большинстве других, в том числе во Франции, она под запретом. На то есть несколько причин: многие врачи считают, что эвтаназия противоречит их профессиональным принципам, так как врач призван лечить. Религии тоже отвергают эвтаназию, потому что, согласно их учениям, решать, когда человек должен умереть, властен только Бог. Однако есть люди, в том числе верующие, которые называют эвтаназию гуманным актом, позволяющим человеку свободно распоряжаться своей жизнью и смертью. Такие люди – активные борцы за право умирать с достоинством.
Мона договорила и села. Один парень с первой парты спросил, что значит “достоинство”. Мона ответила:
– Это когда человек сохраняет уважение к себе, какого он заслуживает.
Другой парень с присущей его возрасту насмешливостью и присущим его поколению нарциссизмом сказал:
– Вот я точно заслуживаю уважения!
Класс так и грохнул, со всех сторон
