Белая мгла - Абдулла Мурадов
Чары-мугаллим вынес небольшое ведерко с водой. Потом пошел к винограднику и срезал несколько кистей желтого, прозрачного, словно янтарь, телинбармака и черного, с синеватым налетом монты, опустил в воду. Вернувшись в беседку, поставил ведерко на топчан.
— Бери, угощайся.
Над головой в листьях виноградника шныряли воробьи. Учитель посмотрел на них с улыбкой.
— Оставил им несколько кистей. Не стал надевать мешочки. Склевали. А теперь еще просят…
Помолчали. Виноград был сладкий и хрустел на зубах. А возьмешь несколько ягод — рот сразу наполняется душистым соком.
— Знаешь, Дурды, — заговорил учитель, — все науки важны для человечества, и, конечно, история и литературоведение тоже. Я не могу не одобрить твой выбор. Но, мне кажется, ты ошибаешься, когда рассматриваешь историю и литературу отдельно от других дисциплин. Если хочешь стать образованным человеком, достойным своего времени, не пытайся отмести все прочее в сторону. Историк обязан знать не только прошлое нашего мира, но и диалектику жизни, законы развития общества. Он должен быть сведущ в новых открытиях — и в физике, и в химии, и в математике, и в бесчисленном множестве совершенно новых наук, рожденных нашим веком… Человек, начавший писать, только тогда становится писателем, когда лучше всех знает то, о чем хочет рассказать людям.
Я всегда считал, что наш Чары-мугаллим самый умный человек из всех, кого я знал, и старался запомнить каждое его слово.
— Из всех моих нынешних выпускников я больше всего верю в тебя, Дурды, — продолжал учитель, и мне с каждой минутой становилось все приятнее его слушать. — Не подумай только, что я делаю тебе комплименты. Нет, мне всего-то хочется, чтобы ты уверовал в свои силы. К тому же, если ты уже твердо решил связать свою судьбу с литературой, значит, ты и сам хорошо знаешь себя, разглядел свои склонности, надеешься на свои способности. Я искренне рад, что привил тебе любовь к своему предмету. Литература, Дурды, — это бездонный, необъятный океан с бесчисленным множеством неведомых, больших и малых островов, открыть и изучить которые еще кому-то предстоит… Взять хотя бы нашу национальную литературу. Чтобы прочитать одни только народные дестаны, и жизни не хватит. Разве сегодня мы можем сказать, что наше народное творчество до конца изучено? Нет, конечно!..
После таких проникновенных слов любимого и доброго учителя можно ли было раз и навсегда не решиться стать литературоведом? Мне хотелось сейчас же начать ходить из аула в аул, от дома к дому, разыскивать старинные книги, записывать народные сказания. Я проникся еще большим уважением к известному собирателю фольклора Вельмураду-аге, который когда-то отдал за одну небольшую книжицу рукописей Махтумкули свою стельную верблюдицу.
Радужные мечты кружили мне голову, когда я мчался домой. Взахлеб, перескакивал с пятого на десятое, я рассказал матери о разговоре с Чары-мугаллимом. Она тихонечко вздохнула, погладила меня по стриженной наголо голове и сказала:
— Поступай как хочешь, сынок. Ты уже большой, сам можешь выбрать, что тебе по сердцу. Мне бы только видеть, что ты стал человеком. И чтобы люди ничего не могли о тебе сказать плохого.
Я поцеловал мать в щеку и выбежал из дому. Теперь оставалось посвятить в свои планы Донди. Направляясь к ее дому, я невольно замедлил шаги: вспомнил, что больше двух недель не виделся с ней. Готовясь к экзаменам в университете, я не постарался даже узнать, почему она вместе со всеми не собирала, как бывало каждое лето, абрикосы и яблоки, не прибегала на канал купаться, по вечерам не выходила встречать корову из стада. Может, ее нет дома? Может, она сейчас в райцентре у отца?..
Несколько месяцев назад Торе-усач устроился в сельпо бухгалтером. Ссылаясь на то, что ему не с руки каждый день трястись в «крытой арбе» в этакую даль, он купил себе новый дом в районном центре. Люди, побывавшие там, рассказывали, что это большущий каменный дом, крытый железом и обнесенный высоким кирпичным забором, за которым разросся прекрасный сад. Но жена Торе, видать, была рада хоть короткое время пожить без мужа, чтобы отдохнуть, успокоить нервы, и все откладывала переезд из аула. Время от времени она посылала дочку проведать отца. Донди, отправившись в райцентр спозаранку, стирала отцу белье, прибирала в комнатах, поливала цветы в доме, потом брала шланг и пускала воду в клумбы. Управившись, она обычно в тот же день возвращалась в аул.
Летом мы всегда виделись с Донди редко. Я уезжал с Байрамом в пойму Тедженки косить камыш. А когда оставался дома, старался сделать что-нибудь по хозяйству. Байрам часто бывал загружен работой, у него не до всего доходили руки. Наша мама, вроде бы немножко оправившаяся после смерти отца, теперь смотрела на меня как-то по-другому — с радостью, как на взрослого сына, мужчину в доме.
А по вечерам, когда парни и девушки собирались на берегу канала на посиделки, рассказывали друг другу сказки и смешные небылицы, пели новые песни пли просто играли в «третьего — лишнего», Донди чаще всего не выпускали из дому. Я издали подолгу смотрел на ее окно, пока в нем не гас свет. Едва оно меркло, и на мое сердце спускался мрак. Мне казалось, что и огромная полная луна лишь отражала свет этого окна, а теперь глядит тускло, безрадостно, что из степи, раскинувшейся за каналом до самого горизонта, веет могильным холодом. Я поднимался и незаметно уходил домой.
Только изредка, когда в наш обветшалый клуб привозили какой-нибудь фильм, я видел Донди. При этих наших мимолетных встречах она бывала молчаливой, прятала от меня покрасневшие глаза — и я понимал, сколько слез ей стоило отпроситься в кино. Она рассказывала, что отец строго-настрого наказал матери никуда не отпускать дочь вечером, ибо Донди уже стала взрослой, а никто не знает, какие у ее дружков в голове бродят мысли. И мать ревностно соблюдала наставления отца.
В кино мы сидели рядом. Пока киномеханик после каждой части фильма менял ленту, Донди грустно рассказывала об их новом доме в райцентре. Не серая аульная мазанка, нет — он был весь белый, с зеленой крышей, стоял в глубине тенистого сада. В нем много комнат. Отец увешал стены коврами, и Донди очень уставала, пока чистила ковры пылесосом…
Когда приезжала Донди, отец всегда бывал в прекрасном расположении духа. Обедать в такой день он приходил домой. Когда дочь, подав еду, присаживалась рядом, он обнимал
