Жизнь зовет - Владислав Александрович Колчин

Так было там, в новых прокатных цехах.

Здесь же все по-иному. Тут горячая сталь властвует над человеком во всем своем страшном многопудье. Она эгоистично, как капризный больной, требует, чтобы рука человека не покидала ее на всем пути по стану. Обливаясь потом, человек подхватывает клещами разнеженное в печи тело блюмса, ведет его по роликам, неловко изгибаясь, словно боясь не угодить. Подводит его к обжимным валам. Блюмс сопротивляется, не желая с первого раза протиснуться в узкое окно калибра. Человек покорно подводит его раз за разом, пока, наконец, блюмс, злобно мотнув хвостом, не исчезает в калибре. По ту сторону валов его уже ждут. С хода подхваченный десятком услужливых клещей, он нехотя разворачивается и лезет в следующий калибр. И так несколько раз, пока тело блюмса не станет таким, каким ему нужно быть.

Не успеет бригада вальцовщиков, стряхнув с лица пот, проводить из клети один блюмс, как, стреляя искрами, плывет к ним в клещах уже второй. И так без конца…

А ведь в цехе есть люди, как и он, Петр, побывавшие на других заводах страны и прекрасно знающие уже новые станы. Ночью разбуди — расскажут о всех новинках прокатного производства. Следят за техникой, читают литературу, ездят в командировки. И каким-то образом после всего этого умудряются мириться с постыдно низким уровнем техники в своем хозяйстве.

«Неужели и мне суждена такая же незавидная роль: прожить здесь всю жизнь, смириться со всем и не изменить ничего?» — спрашивал себя Петр.

Становые уже подметили привычку Орлика стоять около клети и смотреть на бегущие одна за другой полосы проката. Они перемигивались, кивали друг другу, шептались.

Чувствуя на себе взгляды становых, Петр вскидывал голову, оглядывал всех и уходил в конторку. На этот раз вывел его из раздумья увесистый удар по плечу. Вздрогнув, Петр машинально обернулся.

— Нервочки, Орлик, шалят, — подмигнул ему начальник стана «350» и, валко переступив, стал рядом.

Он головой кивнул на стан:

— Любуешься?

Щуря глаза от дымка небрежно прикушенной папиросы, Андрей довольно посмеивался.

— Смотрю, — ответил Петр.

Ему не нравилась развязность Андрея. Самодовольная красивая физиономия смотрела уверенно, с некоторым даже нахальством. Становые говорили про Андрея: «Этот ни одну девку не упустит!».

«Пустышка», — думал про него Петр.

— Гудит, как улей, родной завод… Так, что ли? — бесцеремонно подтолкнул Андрей Петра.

— Гудит, — односложно отозвался Петр.

— А ты что голову повесил?

Петр недружелюбно покосился, усмехнулся холодно.

— А с чего ее задирать-то?

— Брось думать-то, брось, — напирал на Петра плечом Андрей, — башка лопнет.

— Отойди, — чуть слышно выдохнул Петр.

— Вот кипяток-то, — хмыкнул Андрей и, покачав головой, медленно пошел прочь.

«Как вода, — продолжал думать о своем Петр, глядя на проносящуюся у его ног легко извивающуюся штуку проката. — Как вода… Вода имеет такую же цилиндрическую форму в водопроводной трубе. И она послушно следует всем изгибам трубы. А прут этот если в трубу запустить? Он ведь очень пластичен. Он должен подчиняться трубе, вписываться в ее изгибы».

Петра даже жаром обдало. Послушно, как вода, будет следовать но трубам раскаленный прут… из одного калибра валов во второй, в третий… из клети в клеть…

«Вот она где… находка! — Покусывая сухие губы, Петр слушал застучавшее в груди сердце. — Вот она, радость! К кому идти с ней?.. К Груздеву?.. Нет! Пока рано к нему. Надо еще хорошенько все взвесить. Куда же идти?.. Сейчас же!.. Не теряя ни минуты!.. Но с чем, собственно говоря? Это же могут высмеять — трубу! Совсем не нужно быть инженером, чтобы додуматься до такой всем известной штуки. Но почему же тогда ее до сих пор не сделали?»

По-спринтерски поджав локти к бокам, Петр мягкой прискочкой пересек становую площадку, выскочил на главный проход и, не замедляя легкой рысцы, направился в вальцетокарное отделение, к механику цеха.

— Экой еще мальчишка, начальник-то наш. Видал, словно козел скачет. — Рябой вальцовщик, улучив минуту между проходами двух блюмсов, влил в себя добрую кружку газированной воды и, переведя дух, насмешливым, по-кошачьи зеленым глазом сбоку посматривал на мастера, явно ожидая ответа.

Ермохин грузно переступил с ноги на ногу, пощурился на двери вальцетокарного:

— Все такие они, с первачка-то. А приобвыкнет и сам себя потом не узнает. Что король червовый из твоей колоды будет — грузный да осанистый.

— Он еще всех на «вы» кличет, — прокричал ему вслед Ермохин и, привычно забросив руки за спину, пошагал в конторку ОТК.

За долгие годы перевидел он немало разных начальников и научился тонко подмечать все их превращения Цеховая обстановка неумолимо — хорошо ли, плохо ли — лепила из институтских юнцов инженеров-прокатчиков, И все зависело от того материала, который попадал в цепкие руки цеховой жизни-матушки. Одного вылепит на славу, такого, что хоть сейчас в министры назначай, а из другого такое нелепое созданье получается, что впору потом и инженерский диплом отобрать да из цеха удалить, чтобы не мешался. Иной до тебя не снизойдет, как до человека. Ты ему только мастер. И по имени даже не назовет, знай бубнит, словно в ржавый таз бьет: «Ермохин туда, Ермохин сюда. Быстрее… срочно…» А другой наоборот: «Фадеич», «ты», «дружок». А случись что на стане, сам вывернется, а на Фадеича по-дружески все шишки перевалит. А потом как ни в чем не бывало снова — «Фадеич». А есть и действительно хорошие, за которыми в огонь и в воду пойдешь.

Ермохин остановился у конторки ОТК и задумался. Душу кольнули внезапно нахлынувшие мысли. Тридцать лет протрубил в цехе и ничем ровно не опозорил себя перед людьми, а толк какой? Вальцовщики его смены на Досках почета не раз и не два побывали, да и в газетах о них пишут. А что ему, всем известному в цехе Фадеичу? Шиш с маслом! Кто доброе слово сказал о его редком чутье при настройке клетей на новый профиль проката? Ни один инженер еще не мог с ним сравняться в этом искусстве. А сколько работ с прокатом на всем его пути от склада блюмсов до железнодорожной эмпээсовской платформы? Не счесть! И везде, где затор, там Груздеву Фадеич нужен. Миновала неувязка, и Фадеича в цехе ровно и нет, сидит себе в конторке за промасленным столом и кучу бумаг разных — нарядов да требований, — словно проклятый, строчит. Его ли, мастера-прокатчика, это дело?

Вспомнил себя Фадеич молодым и горько закачал головой. Прикинет, бывало, про себя, как бы взять за шиворот Груздева и вон из цеха выбросить. Потом начнет планировать. В цехе четыре стана. На каждом в каждую смену по