Жизнь зовет - Владислав Александрович Колчин

мастеру. А что они делают? Настраивают станы, когда на новый профиль переходили. Переходы эти не бог весть как часты, и один бы на всех станах справился. Остальная же работа мастеров — писанина да разные вопросики. Опять же эти вопросики один человек при всех четырех станах мог решать. Лучше даже, пожалуй, было бы. А то, как столкнутся на одной кочке два становых мастера, так шум до потолка — ни тот, ни другой уступить не хотят. На писанину можно бы девчушек посадить. И начальников станов похерить под корень. Один мастер в смену — и никаких гвоздей.

Распалится, бывало, в думах Ермохин, помолодеет даже душою, кулаками по столу запристукивает.

Дойдет до мысли, что начинать-то новый порядок придется с увольнения Груздева… (вдруг новый начальник окажется хуже?) — и притихнет. Или вот тех же мастеров взять… Куда их перемещать? И полезут в голову былые дни: в позапрошлом году мастер крупносортного, верзила Лаптев, на что уж кажется недушевный человек, а два дня ходил ермохинский огород копать, когда Фадеич по причине сильного расстройства желудка в больнице лежал. Или взять Фролкина — зубоскал первый, так и норовит лягнуть тебя каждый раз, а ведь, чертушка, словно отца родного, до дому раз доставил не и меру подвыпившего Фадеича. Что говорить — старый друг лучше новых двух. Как же это теперь он, Фадеич, пойдет по начальству со своим планом?

Потоскует, потоскует Ермохин про себя, глядя на цеховые непорядки, помается душой, а в получку выпьет в компании, отведет душу в несвязной, но пылкой пьяной тарабарщине — и успокоится. Потом же ходит, виновато посматривает на собутыльников: не сболтнул ли чего лишнего? Вот так и проработал всю жизнь на заводе… «Удивительно: директора менялись, а этот Груздев, как пиявка, к цеху присосался», — вздохнул старик.

Жиденькая дверца конторки ОТК, перед которой стоял, задумавшись, Ермохин, визгливо пискнула в петлях, распахнулась, угодив ему прямо по голове.

— Какого черта… — рявкнул было он с досады и тут же смолк, отступил назад от проклятой двери, потирая ладонью саднивший лоб. Яркоглазая девушка, перебарывая невольную улыбку, виновато спросила:

— Это я вас?

И не дождавшись ответа, повела округлым плечом и уже независимо и сухо бросила:

— Извините.

Ермохин буркнул в ответ что-то сердитое и неразборчивое: хотел было ввернуть какое-нибудь остренькое словцо о бездельницах-контролершах, но в этот момент кто-то позвал его. Махнув рукой на работницу, он обернулся. У дверей вальцетокарного отделения стоял Орлик.

— Фадеич! — издали прокричал Петр. — Когда у нас перевалка?

Исподлобья поглядывая на него, подошедший Ермохин растирал побагровевший лоб.

— Вы что? — спросил Петр, вглядываясь.

— Вишь, проклятая девка, — отвел наконец душу Ермохин, тыча большим пальцем через плечо, — закатила, понимаешь, длиннохвостая, дверью по лбу и спасибо не сказала.

Петр, скрывая улыбку, отнял ото лба ермохинскую руку, посоветовал:

— Вы что-нибудь холодное приложите, полегче будет.

— Да, пройдет, — отмахнулся Ермохин. — Ты что звал-то?

— Тут, Фадеич, вещицу одну думаем мы с механиком пристроить на стан во время перевалки.

Ермохин отвел глаза, прищурился на стан.

— Сейчас круг тридцать идет и хватит этой партии еще смены на две, так что на круг двадцать пять будут уж в ночь перестраивать.

— В третью смену?

— Да, не раньше.

Петр досадливо побарабанил подковкой сапога по полу.

— Жаль!

— Что жаль? — нетерпеливо глянул в лицо Орлику Фадеич.

Петр потянул его к дверям.

— Идемте… Посмотрите…

Разглядывая на столе механика наспех набросанный эскиз, Ермохин водил по неровным линиям замасленным пальцем, пятная бумагу и поминутно спрашивая:

— Это что? А это?..

А когда вник в суть дела, сел на табурет и, положив на колени жилистые ладони, одобрительно сказал:

— Три человека со стана долой, так?

— Так, — подтвердил Петр.

— И что думаешь: в первую же перевалку ставить?

— Зачем же ждать, Фадеич? Механик сегодня обещал и трубу загнуть и крепежные хомуты сделать.

— А с начальством говорил?

— Поставим, сами увидят.

— Ты, Петр Кузьмич, не того, не горячись, — покровительственно наставлял Ермохин, — такие шутки и с начальством цеховым согласовать надо, и в заводскую технику безопасности о ней доложить требуется.

— Чего там, — бесшабашно отмахнулся Петр, — не плохое ведь дело-то. И если пойдет — во все колокола бить будут, а вот если не выйдет, как тогда?

— Оно так, да вишь, — поднял с колен ладони Ермохин и покрутил ими около головы, — эдак неловко и так нехорошо.

— Ладно, Фадеич, испробуем.

Ермохина, видимо, и самого подмывало. Он долго не отвечал Петру, скользя глазами по линиям эскиза, потом бросил коротко:

— Пожалуй, и лучше, что перевалка-то в ночь будет, спокойнее обделаем дело.

Удивленный тоном Ермохина, Петр, улыбаясь, сказал:

— Вы, Фадеич, тоже желаете принять участие?

— Шустер ты, Петр Кузьмич, — потер пальцами пот-бородок Ермохин. — Да я в таких делах тебе правая рука. А ты — «желаете». — В голосе его прозвучали нотки обиды.

…Вечером Петр пришел в вальцетокарное. Там было пусто. Отделение работало только в первую смену. В дальнем углу, у окна, около верстака Орлик увидел две фигуры и направился к ним.

Пожилой, с крепким красным лицом рабочий в смешно натянутой на уши грязной армейской пилотке, надувшись от усилия, свинчивал газовым ключом муфту с зажатой в тиски водопроводной трубы. Муфта двигалась плохо, пронзительно взвизгивала в резьбе, стопорилась, и приходилось грудью налегать на рукоятку ключа, чтобы стронуть ее.

— Вот, гадина, — злился рабочий. — Заело и точка. Чем теперь ее брать?

Сняв с муфты ключ, он присел на корточки и, сощуря глаз, принялся рассматривать внутренность муфты, неодобрительно растягивая односложное «Да-а-а».

Другой рабочий с горелкой паяльной лампы в руках насвистывал вальс «Амурские волны». Увидев Петра, он отложил горелку, посмотрел на него и, шмыгнув носом, снова приступил к работе.

Рабочий с муфтой тоже приподнял голову и, хмуря взъерошенные брови, осведомился:

— К механику?

— Да, к нему.

— Он домой ушел. — И уже отвернувшись, добавил: — Хотел прийти…

Петр решил подождать механика у себя в конторке, но, осененный догадкой, спросил, постукав пальцем по трубе:

— Вы это не для стана готовите?

— Для стана, — ответил рабочий с муфтой и выпрямился, придерживая рукой поясницу и морщась.

— А вы, случаем, не Орлик будете? — спросил он.

— Да.

— Вот и хорошо. А то, знаете, оставил нам механик это, делайте, говорит, а сам ушел. — Он взял с подоконника Петров эскиз и, расстилая его на верстаке, обратился к Орлику, переходя на «ты».

— Объясни-ка, что это за загогулина?

Петр склонился к эскизу, пояснил расположенные на нем фигуры.

— Вот-вот, — обрадованно поддакнул рабочий и крикнул напарнику: — Слышь, Володька, зря спорил!

Тот поднял голову и, перестав свистеть, ухмыльнулся:

— Что, твоя взяла?

— Моя.

— Ну и ладно, твоя так твоя. А