Каменные колокола - Владимир Арутюнович Арутюнян

Сето махнул рукой и уже хотел отойти.

— Постой! — попытался удержать его Манташ. — Разве ты не знаешь, что нужно для того, чтобы стать богачом?

— Что?

— Золото.

— Эх, сердечный, в наше время имеющий золото прикидывается нищим. Кто облагодетельствует Сето?

— Я.

— Ты? Будь у тебя золото, разве сидел бы ты в арестантской?

— Эх, Сето, кто может знать, что потеряет, что найдет? Если хочешь знать, то все кругом арестанты. В этом мире нет свободного человека. Вот погляди, за какие грехи бросили сюда эту невинную девушку? Похожа ли эта девушка на грешницу? А спроси, за что ее тут держат?

— За что?

— За красивые глаза. Тебе известно, почему соловья держат в клетке?

— Нет.

— Темный человек ты, Сето. Соловья держат в клетке за то, что хорошо поет. Стало быть, нам нужна свобода, а тебе — золото.

— Выпускать из заключения — не мое дело. Я всего-навсего стражник. Мне приказано стеречь вас, чтобы вы не сбежали.

Сказал и отошел от окна.

— Тьфу, тупица! — застонал Манташ.

Вечером стража сменилась. От арестантской Сето отправился прямо к Сого домой. Богача Вайоц дзора дома не оказалось. Сето расспросил, когда, мол, хозяин вернется. Все в ответ лишь пожимали плечами. Во дворе под деревьями он увидел Мурада, сидящего на ковре. В тот день Арпик вывела его во двор, а сама хлопотала по хозяйству. Мурад развлекался золотыми монетами, катая их по ковру. Сето только поклонился Мураду до земли и повернулся было, чтобы уйти, как сын Сого сгреб монеты нервным движением, откинулся на подушки и подозвал его:

— Сето, поди сюда.

Сето подошел:

— Твой покорный слуга, ага-джан.

— Какие новости, Сето? Обо мне все еще чешут языки?

— Нет, ага-джан, уже не чешут.

— А раньше?

— Бывало, — уклончиво ответил Сето.

— А что именно болтали?

— Откуда мне знать, родимый? Каждый рассуждал по-своему.

— Например.

— Говорили, будто ты... нет, уж лучше пусть у меня язык отсохнет... не могу повторить, ага-джан.

— Что я подыхаю?

— Что-то вроде того, ага-джан.

Мурад сделал истеричный жест и сам же поторопился сменить разговор:

— Сето, хорошо тебе в солдатчине?

— Нет, ага-джан, нет. Будь на то моя воля, бросил бы винтовку подальше и перестал бы служить, да вот боюсь, что посчитают это дезертирством и расстреляют меня.

— Попробуй сбежать, расстреляют, да еще как...

— Вот и я говорю. Я за этим и пришел, дай, думаю, брошусь в ноги моему господину, пусть вызволит меня из солдат. За корку черствого хлеба буду батрачить на него до гроба, только бы не быть солдатом.

— Что-то рановато тебе приелась солдатская служба.

— Э-э-э... Не для человека все это. Арестовали дочку инженера, а меня приставили караулить, да еще пригрозили, пусть, говорят, посмеет заговорить с тобой или сбежит, повесим тебя. Ах, сердечный мой, девушка хорошая или плохая, мне нет до этого дела. Отец ее восемь лет кормил меня. Ведь и у меня сердце не камень, не так ли?

— Какая дочка инженера, Сето?

— Та самая, ага-джан. Ведь о ней и были разговоры, злые языки сплетничали, будто ты... Ну, та самая Шушан... И меня она хорошо помнила.

Мураду показалось, будто все его раны вновь раскрылись. От боли потемнело в глазах, он не мог и слова вымолвить.

— Ага-джан, ради бога, что с тобой?

Голос Сето доходил до сознания Мурада как сквозь шум.

— И зачем только меня принесло сюда, кто тянул меня за язык... тьфу!.. — растерянно бормотал Сето.

Мурад вроде пришел в себя.

— Сето, подойди ближе.

Сето наклонился к нему:

— Говори, ага-джан.

— Нагнись ниже.

Он приблизил ухо почти к губам Мурада.

— Сето, я дам тебе сто золотых, задуши Шушан.

Сето в ужасе отпрянул:

— Нет, ага-джан, не могу... нет, не могу...

— Дам двести золотых, задуши, отрежь косы, принеси мне.

Непонимающим взглядом Сето уставился на Мурада. Он вспомнил черные, густые косы Шушан, представил их в своих руках и содрогнулся. На четвереньках он отполз от ковра.

— Нет, ага-джан, нет, я не возьму греха на душу.

Мурад хорошо знал Сето. То, что не сделал бы он ни за какие мольбы, мог бы совершить под угрозой побоев. В этом могучем человеке Мурад заметил неподдельную тревогу забитого, суеверного существа.

— Если ты не придушишь Шушан, я велю забить тебя плетьми. Брошу тебя в хлев и изрублю шашкой на куски.

У Сето подкосились ноги, он упал на колени:

— Ага-джан, не надо... Избавь меня от этого богомерзкого дела.

— Или принесешь косы и получишь двести золотых, или я сделаю свое, если не исполнишь мою просьбу или проговоришься.

Едва сдерживая слезы, Сето ушел.

Больше недели он не появлялся перед домом Сого. Больше недели Манташ все делал попытки уговорить его.

— Я дам тебе сто золотых, Сето. Помоги нам ночью бежать, проводи до ивняка и возвращайся.

— Нет, родимый, христом-богом прошу, не говори об этом.

Сето отходил от зарешеченного окошка, чтобы не слышать мольбы Манташа. Приваливался к стене и раздумывал о том, что делается на белом свете. Ему очень хотелось еще раз взглянуть на Шушан. Он подкрадывался, заглядывал через решетку, тут Манташ замечал его и снова начинал толковать про свое.

Однажды, сидя у арестантской, обхватив винтовку обеими руками, он в уме считал, сколько бы заработал, если бы отправился в Баку на нефтепромыслы. Вернулся бы он с заработков в Кешкенд, купил бы надел, женился на красивой девушке, похожей на Шушан. До чего он был бы счастлив тогда!

Неслышными шагами к нему подошла Арпик:

— Сето, Мурад спрашивал про тебя.

Услышав имя Мурада, Сето всем телом вздрогнул.

— Что же мне делать?

Жалок был Сето, в глазах его стояли слезы.

— Я знаю, что у него на уме. Сето, встань, возьми Шушан и бегите отсюда.

— Куда бежать-то?

— Куда глаза глядят. В Баку.

— Я?

— Ты, ты. Почему все тебе встает поперек горла, не то что иным? Поживешь человеком.

Сето покачал головой:

— Нет, я не возьму того, что не мое.

— Осел, — бросила Арпик и ушла быстрыми шагами.

Сдав караул, Сето пошел в церковь. Дверь была закрыта. Долго молился он перед закрытой дверью, облегчая себе душу.