Каменные колокола - Владимир Арутюнович Арутюнян

Возле Кёшка их заметили какие-то люди, но виду не подали и отвернулись. Беглецы спустились в ущелье, вошли в ивняк. Только тут и перевели дух.

— Слава богу, пронесло! — с облегчением вздохнул Манташ.

Всю ночь они были в пути. Ночная темень мешала им понять, куда ведут их горные тропы. А впрочем, им было все равно, лишь бы подальше от Кешкенда! Пройдя порядочное расстояние, они наконец почувствовали себя в безопасности и остановились.

— Давайте теперь подумаем, куда податься, — предложил Манташ. Он чувствовал себя хозяином положения и нисколько не сомневался в том, что корысть побудила Сето решиться на побег. Они присели в укромном месте, и Манташ решил, что пора расплатиться с Сето.

— Ты молодец, Сето, — пожалуй, впервые за всю дорогу заговорил Манташ уверенно. — Ты настоящий мужчина. Свобода — великая штука! Ух ты! — потянулся он с наслаждением всем телом. — Только уговор есть уговор, не помню вот, сколько я обязался заплатить тебе?

— О чем ты, не пойму? — удивился Сето.

— Сколько с меня возьмешь? Не даром же ты услугу оказал?

— А разве я один вам помог? А Арпик, инженерова соседка?

Манташ нахмурился. Он решил, что нужно выделить долю и для Арпик.

— Мне до Арпик дела нет. Я рассчитаюсь с тобой, а уж ты делись с кем хочешь.

— Чем рассчитаешься? — никак не мог взять в толк Сето. — Я сделал так, как мне велела совесть.

И он поведал им все как было. Шушан преисполнилась благодарности к соседке, к которой раньше относилась с неприязнью, к Сето, которого побаивалась, а потом выяснилось, что он невинен, как ребенок, к дозорным у Кёшка, которых не знала, а теперь и вряд ли когда-нибудь узнает. И прошептала:

— Мир не без добрых людей.

Манташ был доволен тем, что золото осталось при нем. Он стал заискивать перед Сето:

— Ты станешь богатым человеком, Сето. Шутка ли, помочь бежать из тюрьмы невесте большевика и ее дяде? За это большевики дадут тебе земли столько, сколько захочешь.

— Мне ничего не нужно. И к партизанам я не пойду. Я лучше подамся в Баку.

— Чокнулся ты, что ли? — рассердился Манташ. — Теперь ты наш хороший друг. Мы не отпустим тебя.

— Не уезжайте, — ласковым голосом сказала Шушан. — Скоро большевики захватят Кешкенд. Вы получите землю, построите себе новый дом. Для вас начнется новая, интересная жизнь.

— Нет, — покачал головой Сето, — мне нужно уехать.

Глядя на него, никому и в голову бы не пришло, что он хочет убежать от Шушан, убежать подальше от того мира, в котором ему довелось испытать столько унижений. От мира, в котором он лишь однажды был счастлив на своем веку, да и счастье то было не про него.

Когда рассвело, он распрощался с Шушан и Манташем и, не оглядываясь, ушел куда глаза глядят. Он отказался даже взять с собой винтовку.

— И видеть не хочу, — сказал он про свое боевое оружие, — какой в нем прок для человека?

— Возвращайтесь поскорее, — сказала на прощание Шушан. — Помните, что в Кешкенде у вас есть добрые друзья.

Сето в ответ лишь пожал плечами — непонятно было, что он хотел этим сказать.

Беглецы молча смотрели ему вослед до тех пор, пока его могучая фигура не скрылась за утесом. Шушан тихо плакала, но Сето не увидел ее слез.

— В какую сторону нам теперь идти? — спросила девушка, когда они остались одни. — Где искать партизан?

— Они где-то близко. Если мы их не найдем, уж они наверняка найдут нас, — ответил Манташ и, вскинув винтовку Сето на плечо, пустился в путь.

Несколько дней они, как неприкаянные, бродили по горам и ущельям. Манташ, крадучись, пробирался в селения, добывал кусок хлеба, выведывая местопребывание партизан. Они продолжали поиски. Ко всем относились с подозрением, никому не открываясь, кто такие и куда направляются.

Им удалось прослышать, что партизаны захватили Караглух, Егегис, Шатин, крестьянам там уже раздали землю, утвердили сельские Советы и двинулись из тех мест к Гергеру.

— Мы их найдем, — подбадривал Манташ племянницу, — непременно найдем.

Им днями приходилось голодать. Шли не разбирая пути, по кручам, ущельям, высохшим руслам горных ручьев. Обессиленные, добрались они наконец до лесистого предгорья Гергера.

Быстро смеркалось. Шушан припала к какому-то дереву.

— Я больше не могу идти.

Башмаки ее давно износились, ступни горели, покрылись волдырями.

— Еще немного, радость моя, — умолял ее Манташ. — Пока есть силы, будем идти. До Гергера уже рукой подать. Там и хлеба попросим, может, нас пустят ночевать.

Сумерки в лесу сгущались. Манташ заметил нескольких крестьян, которые шли в их сторону, погоняя навьюченных ослов. Двое из крестьян подошли к беглецам.

— Могу побожиться, — сказал один из них, черноусый, с пронзительными глазами, — более убогих людей мне в жизни не доводилось встречать. Кто вы будете, куда держите путь?

И вдруг девушка воскликнула, собрав остатки сил:

— Левон, это я, Шушан!..

Она прислонилась к дереву, чтобы не упасть.

— Боже мой! Откуда ты взялась? А мы тебя эвон где ищем!

Левон вместе с крестьянами из Гергера вез продукты в партизанский лагерь. У самого лагеря, что раскинулся на лесной опушке, их встретили Овик, Сагат и Варос.

— А еще говорят, что поп на дороге — к неудаче. Утром я встретил попа, — значит, жди до вечера чего-нибудь хорошего. Ну, вот и мы пришли, счастье вам принесли.

К ним приблизился Овик. Слов невозможно было найти, кроме двух, чтобы выразить чувства:

— Шушан!..

— Овик!..

Слухи были один ужаснее другого.

Тчк-тчк... — стрекочет телеграфный аппарат, не умолкая ни на миг. Последние новости гласили:

«Всем уездным комиссарам. 16 ноября наше правительство приняло выдвинутые турецким военным командованием условия капитуляции. На некоторых участках фронта прекращены военные действия. Большевики перешли к открытой вооруженной борьбе. За самый короткий срок ликвидировать очаги заразы и обеспечить нормальную работу властей.

Военный предводитель правительства Армении».

Япон самодовольно потер руки:

— Наконец-то... перемирие... Я испепелю, выжгу очаги заразы, еще как выжгу...

Вечером 29 ноября была принята самая страшная из телеграмм. С лентой в руке телеграфист вошел в кабинет комиссара:

— Ваше превосходительство...

— Говори...

Телеграфист замялся.

— Ты что, онемел?

Никогда еще у Япона не появлялось такое дурное предчувствие.

— Читай же! — заорал он.

Телеграфист боязливо растянул ленту и дрожащим голосом прочел:

— «29 ноября в Каравансарае создан революционный комитет Армении. Ревком провозгласил