Люди без внутреннего сияния (СИ) - Постюма Йенте

Она смеялась, когда ей было смешно, и ни в каких других ситуациях, а когда мне надо было обсудить что-то важное, чаще всего молчала, даже если это напрямую касалось ее самой, например стопки моего отца. У стены между креслом и диваном их возвышалось целых три: газеты за два месяца, рекламные проспекты, которые он еще планировал просмотреть, и рекламные проспекты, которые он хотел сохранить, потому что в них были интересные предложения. На кухне он складировал не только посуду, он составил друг на друга стиральную машину, морозильную камеру и микроволновку. Чтобы воспользоваться ею, Маргарет приходилось вставать на лесенку. Она просила его вовремя отправлять пододеяльник в стирку, а не выворачивать его, чтобы использовать еще раз, но по вечерам никогда не готовила для него одежду на завтра, потому что ей было все равно, в чем он пойдет, даже если мой отец с головы до ног одевался в один и тот же цвет. И в гараж она почти не заходила.

Был вторник, до проводов папы на пенсию оставалось три дня. На вокзале папа встретил меня в зеленом свитере, чуть более темных зеленых брюках, темно-зеленых носках и серо-зеленых ботинках. Он не расстраивался из-за того, что уходит на пенсию, рассказал он мне по дороге, но особо и не радовался. У него пока не было плана действий, и это его немного тревожило.

— Может, наведешь порядок в гараже, — сказала я, когда мы въехали на нашу улицу.

— Но там же и так порядок.

Коробки с кабелями и проводами мой отец тоже аккуратно ставил друг на друга.

Маргарет стояла на кухне у большой кастрюли овощного супа.

— Hi dear, — сказала она. — Обед будет через десять минут.

В бульоне плавали здоровенные куски морковки и порея. В ее супах никогда не было фрикаделек. Моему отцу все было по вкусу, лишь бы еды хватало. Пока она накрывала на стол, он вставил в проигрыватель диск. Проходя мимо, папа шлепнул Маргарет по попе, и она по-британски сдержанно взвизгнула. Я подумала, в курсе ли она, что у нее из-под джинсов видны трусы. Некоторые люди никогда не осматривают собственную задницу в зеркале.

— Ты действительно хочешь петь эту песню Синатры? — спросила я за обедом.

— Да, — сказал мой отец. — Это будет забавно.

Маргарет изучала свои ногти.

На праздник должно было прийти много его друзей, коллеги и даже некоторые пациенты из клиники. Вероятно, и Бетси, женщина, которую он лечил уже лет двадцать. Я часто видела ее, когда ходила с отцом на работу. Иногда она вела себя вполне нормально, но, если ей что-то не нравилось, начинала бесноваться. Тогда она шипела: «Чтоб тебе заболеть!», как будто произносила проклятие. Мой отец посоветовал говорить ей: «Боже мой, ты серьезно, Бетси?», если она уж очень лезла со своим мнением, и сам именно так и поступал. Если он оказывался поблизости, Бетси хихикала. Она говорила, что он посылает ей в голову хорошие мысли.

Когда я была маленькой, думала, что это Бетси наслала на мою маму болезнь в тот день, когда она пришла забрать меня из дурдома. Были каникулы, маме назначили прослушивание, и она отвела меня к отцу, который усадил меня со стопкой комиксов в кафе на территории клиники. За мной приглядывала буфетчица, а папа обещал забегать между приемами. Бетси сидела за барной стойкой и ковырялась толстыми пальцами в плошке с арахисом. Она смотрела телевизор, висевший в углу под потолком. Там показывали документальный фильм про насекомых. Иногда она что-то выкрикивала в сторону экрана. В моих комиксах толстяк с косичками только что столкнул лбами двух тощих парней в юбках. Я представила себе, что могла бы толкнуть Бетси изо всех сил, чтобы она грохнулась с табуретки, и пинать ее жирные телеса до тех пор, пока она с визгом не выбежала бы отсюда. Может, тогда и мой отец вышел бы из своего кабинета.

Когда фильм про насекомых закончился, Бетси сползла с табуретки и подошла ко мне. Я как можно ниже склонилась над комиксом, но ее розовые лодыжки так и остались возле моего стола. По телевизору началась викторина. Бетси уселась рядом со мной. Участникам нужно было составить из разных букв слова как можно длиннее. Сначала они по очереди выбирали гласные или согласные.

— Еще одну гласную, — сказала Бетси, но участник попросил согласную. — Гласную! — заорала она.

— Гласную, — попросил другой участник в телевизоре, пожилой мужчина в костюме.

Бетси сказала, что состоит с ним в телепатической связи. Вместе с участниками мы начали составлять слова.

— Шар, — сказала Бетси.

— Шарфик, — сказала я.

— Ну да, — повернулась ко мне Бетси. — Я так и сказала.

Участник в костюме сказал «напка». Я сказала, что такого слова нет, но Бетси считала иначе. Она начала не на шутку сердиться, и тут в кафе вошла моя мама.

— Твой папа приходил? — спросила она у меня.

Нет, его не было. Мама вздохнула.

— А вот я его видела сегодня утром, — сказала Бетси. — В коридоре. — Она выпрямила спину и посмотрела на мою маму: — Вот и сиди теперь вся такая со своей красной помадой.

— Хорошо, — сказала мама. — Посижу.

Мы стали обсуждать, что купить к ужину.

— Может, заткнешь свою говорилку? — вдруг закричала Бетси. — Ничего не слышно, — и показала на телевизор.

— Так возьми и сядь поближе, — сказала ей моя мама.

Это стало для Бетси последней каплей. Она покраснела и стала орать, желать моей маме заболеть, а потом отвернулась к телевизору. Когда я позже вспоминала тот день, мне явно слышалось слово «рак», которое она произнесла несколько раз.

Через пару лет моя мать заболела, мне тогда только исполнилось одиннадцать. Лишь после операции и первой химиотерапии, когда мой отец рявкнул: «Да чтоб тебе! Вот холера!», когда разбил мамину антикварную стеклянную вазочку, я вдруг вспомнила Бетси — какой одержимой она иногда казалась, как Кэрри у Стивена Кинга, только намного толще. Я задумалась, как нейтрализовать ее проклятие. Моя мама пыталась делать это, уверяя свое отражение в зеркале, что она не умирает, а по ночам представляя себе крошечных солдатиков, которые убивали у нее в организме раковые клетки. Но ведь все это не понадобилось бы, если бы я в тот день не заговорила с Бетси. Я надеялась отменить ее проклятие, став лучше: старалась чаще выгуливать собаку, меньше есть, а самое главное, старалась не допускать плохих мыслей. И сначала это действительно неплохо помогало, потому что мама по-прежнему болела, но не умирала. А потом ничего уже не помогло. Бетси победила. И после этого мысли у меня в голове долгое время были очень злыми.

В последние дни жизни бабушка говорила только о ногтях своего старшего сына, которые японцы сложили для нее в конверт. Честно говоря, теперь я уже почти ничего не помнила про тот конверт, а мой отец толком ничего не мог рассказать. Он помнил старшего брата только по фотографиям на комоде, так он мне ответил. Мы отрепетировали его прощальную песню и сидели на диване.

— Подожди, — сказал он, сходил на кухню и вернулся с мисочкой арахиса и двумя стаканами для лимонада, в которых до половины был налит йеневер. Папа где-то прочитал, что горстка арахиса в день способна предотвратить деменцию.

— Ты до сих пор его ешь? — спросила я.

— Конечно, — кивнул он. — Хуже не будет. У бабушки деменция началась где-то в шестьдесят.

Когда я спрашивала бабушку, как дела, она всегда отвечала: «Потихоньку». Но при этом совершенно не помнила, что в этот день ездила на автобусную экскурсию по цветущим луковичным полям и я сидела рядом с ней. Всю дорогу она восхищалась белыми линиями на шоссе, до чего же ровно их нарисовали, и какие молодцы водители, что едут точно между ними. Мой папа подключил ей телефон, телевизор и радиобудильник. После этого она повыдергивала все провода, аккуратно их смотала и перевязала клейкой лентой. В ночь, когда она умерла, мой папа сидел у ее кровати. Он провел рукой по ее лицу, чтобы закрыть глаза, но она опять их открыла, и ему пришлось проделать это еще раз.

— О чем ты боишься забыть? — спросила я папу.