Искатель, 2004 №3 - Станислав Васильевич Родионов

— А к чему ты плетешь про Фрейда и мою суть?

— К твоим словам, что ребятам нравишься только в темноте. Ты себя не ценишь, потому что себя не видишь.

— У меня есть зеркало.

— Упругая талия, воздушная грудь, манящие бедра… Томные губы… А глаза? Меняют цвет в зависимости от настроения. А какие у тебя аристократические кисти рук…

— Господи…

— А волосы? Не лежат на плечах, а струятся…

Послушала бы Лола, на какую поэзию я способен, не стала бы звать лейтенантом. Еще я хотел сказать про шоколадные скупки, про шею Нефертити, про трогательную курносинку… И попутно дать совет не подкрашивать волосы луковой шелухой.

— Люба, у тебя есть и другой козырь. Дело в том, что влюбляются не в глазки и носик — дело в выражении лица.

— Не поняла.

— Все эти губки-щечки должны подсвечиваться красотой внутренней.

— Это как?

— Влюбляются не в мужчину и не в женщину — влюбляются в личность.

Наконец-то выразил я свою мысль точно и даже красиво — хоть записывай. Эту мысль надо будет выразить Лоле, и пусть она втолкует ее своим клиенткам. Но, похоже, Любе мысль не пришлась.

— Тогда, значит, мои аристократические кисти рук и струйки волос ни при чем?

— А стихи? — искренне дернулся я. — Думаешь, не видно, что ты поэтесса?

— Значит, красавица, поэтесса… Замуж возьмут?

— Ты находка для человека со вкусом.

— Игорь, а ты человек со вкусом?

— Пожалуй…

Я притих не так от вопроса, как от выражения ее лица. Говорят, есть люди, которые взглядом засвечивают фотопленку. Темно-синий блеск глаз… Есть ли синие бриллианты? Рубиновые губы что-то шептали — нет, раскрылись вроде диковинного цветка. Я ждал, сам не знаю чего. Вроде бы чего-то иррационального, словно подследственная стала колдуньей. И оно, иррациональное, последовало:

— Игорь, ты бы на мне женился?

Ночь, усталость, тишина, никаких надо мной начальников… Или удаль во мне взыграла? Я распахнул куртку во всю ширину нахлынувшей удали:

— Почему бы нет? Человек я холостой.

— А что мешает?

— Глупый вопрос. Ты же подозреваемая…

— А если подозреваемой бы не была?

— Никчемный разговор: если бы да кабы.

Обманул ли я? Не ложь, а удаль во мне бродила. Беседа на уровне «если бы да кабы». Но Люба задумалась: притушила блеск глаз, скинула со лба прядки, напрягла губы и молчала как-то угрожающе. Мне стало неуютно в собственном кабинете. И я ждал сам не знаю чего. Интуиция знала и поеживалась.

Люба вздохнула:

— Допустим, кольцо нашлось. Делу конец?

— Кража-то все-таки была.

— А как лучше сделать?

— Если бы ты сама вернула… Ущерб возмещен. Тогда можно было бы оформить явку с повинной.

— Поехали. — Она вскочила, словно принятое решение ее подбросило.

— Люба, ведь ночь…

— Поедем утром.

Мне не верилось, что утром я раскрою серьезную кражу.

«Глухаря» не будет. Журналисты несут по кочкам оперов и следователей за то, что они от злоумышленников требуют признанки. Мол, это моральное насилие, пресловутая «царица доказательств». Вышинский, возможен самооговор… Но следователь требует признаться, когда уверен в преступлении. Если Белокоровина выдаст кольцо, то какой самооговор?

Мне не верилось… Видимо, оттого, что моя интуиция продолжала ежиться. Неужели из-за пустобрехного разговора о женитьбе?

В шкафу хранилось дежурное одеяло с подушкой. Я уложил Любу на диван, а сам отправился в соседний кабинет, где взвинченно прокоротал остаток ночи.

19

Даже сидя вздремнул, даже увидел что-то вроде сна — в дымке, скорее всего в парной, майор вручал мне именное оружие. Очнулся я от тяжелой Севкиной руки. Удивляясь, он сообщил:

— В нашем кабинете баба спит.

— Моя баба, — успокоил я.

Пришлось сжато ввести в курс дела. Разбуженная баба сообщила, что идти за кольцом нам рановато. Я сводил ее умыться, Севка сбегал за кефиром и пирожками. Мы весело позавтракали втроем.

Под раскрытого «глухаря» майор дал машину безропотно. Когда мы вышли на улицу, Люба огляделась и спросила:

— Поедем одни?

— А кто нужен?

— Телевидение, корреспонденты…

— Не преступление же века.

Насмотрелась американских боевиков, в которых репортеры оказываются на месте происшествия скорее детективов. Мы с Любой поехали. Она показывала дорогу. Я ломал голову: где может быть кольцо? Только у соучастника. Но ломать голову пришлось всего минут пятнадцать. Люба сказала:

— Здесь.

Здесь? Но это же ювелирный магазин. Я усмехнулся криво и, так сказать, по своему адресу. Не соучастник, а соучастница. Кто-то из торгующих девушек.

Мы вошли. Я спохватился: если Белокоровина выдаст кольцо, то для протокола нужны понятые. Можно использовать продавщиц. Они уже спешили к нам.

Спешили, потому что Люба к прилавкам не подошла, остановившись посреди торгового зала. Она озиралась, словно не могла узнать магазин. Три продавщицы нас обступили, и приближался директор…

— Ну? — потребовал я, уже сомневаясь в пользе этого приезда.

Люба почему-то смотрела на меня, будто вновь прикидывала, возвращать кольцо или не возвращать. В моей голове смешались догадки с подозрениями. Она боится директора с продавщицами, просто тянет время, симулирует забывчивость, дурака валяет… В памяти всплыл архивный эпизод, еще дореволюционный, когда жулик похитил бриллиант, спрятал его в самом магазине, в кадку с фикусом, а потом уговорил хозяина продать ему этот фикус. Но здесь горшков с цветами не было.

— Ну? — еще требовательнее повторил я.

Люба усмехнулась и пошла к выходу. Разыграла меня, дрянь. Хотелось схватить ее за шкирку и ткнуть носом…

У выхода она встала вкопанно и начала разглядывать охранника, словно только что увидела. Тот смотрел на девушку предупредительно, ожидая какой-то просьбы. Люба взметнула правую руку и указательный палец чуть было не воткнула в грудь парня.

— Кольцо у него!

Мне надо бы догадаться, что охранника тоже следовало включить в круг подозреваемых. Он Любу не понял.

— Как вы сказали?

— Кольцо с бриллиантами у тебя.

С ответом охранник не нашелся и перевел непонимающий взгляд на меня.

— Что она имеет в виду?

— Что ты украл кольцо.

— Я?

— Ну да, вместе с ней.

Похоже, он лишился дара речи. Молодой, чуть за двадцать, наверное, сразу после армии. Высокий и предельно худощавый, вместо щек впадинки, и они, впадинки, покраснели, словно кровь прилила и скопилась под ними. Я учился читать по лицам: если этот парень и вор, то он тянет на заслуженного артиста. Спросил я раздраженно:

— Ну? Украл?

— Он не крал, — неожиданно вступилась Люба.

— А что?

— Не крал, но кольцо у него.

— Да нет у меня никакого кольца, — голос охранника потвердел.

— Есть-есть, — заверила Люба.

И потянулась к его кобуре, висевшей на поясе.