Лазарь Каганович. Узник страха - Валерий Викторович Выжутович
«Все началось с реплики Молотова, что Президиум решал югославские вопросы в его отсутствие. Хрущев: „Мы вам сказали, когда вы еще были здесь“. Молотов: „Я говорю правду“. Хрущев: „Правду говорим мы“. Вопрос о том, отклоняется ли Молотов от генеральной линии партии, повлек за собой такой обмен репликами. Хрущев: „Вы были против“. Молотов: „Нет. Я выражал свое мнение“. Хрущев: „Но вы с нами не соглашались“. Молотов: „Я выражал свою точку зрения“. Хрущев: „Ясно. Все идут не в ногу, один Молотов в ногу“
Прочие члены Президиума, не исключая и Маленкова, присоединились к Хрущеву. Каганович, еще в сталинские времена известный беспримерной льстивостью и угодничеством, теперь стелился перед Хрущевым: „Товарищ Хрущев выполняет свои обязанности… неустанно, энергично, активно и изобретательно, как подобает большевику-ленинцу и первому секретарю ЦК партии“. Молотов отчаянно защищался и сдался лишь под конец: „Полагаю, что Президиум правильно указал на ошибочность моей позиции по югославскому вопросу… Буду честно и активно работать над исправлением своей ошибки“. Это вызвало очередной выпад Хрущева: „Тридцать четыре года он сидит в Президиуме и из них десять лет несет чепуху!“ Если Молотов и дальше собирается работать в том же духе, – продолжал Хрущев, невольно предсказывая собственную судьбу, – „почему бы вам не уйти на пенсию? Мы вам положим хорошую пенсию, будем относиться к вам с уважением – только не вмешивайтесь в нашу работу!“»
В марте 1956 года в Тбилиси прошел ряд демонстраций под лозунгами «Долой Хрущева!» и «Молотова – во главу КПСС». Терпению Хрущева пришел конец. 1 июня 1956 года Молотов за «неправильную югославскую политику» был освобожден от должности министра иностранных дел, но 21 ноября назначен министром государственного контроля СССР.
Продолжая стелиться перед Хрущевым, Каганович горячо приветствовал удаление Молотова из МИДа.
Пройдет год, и они с Молотовым окажутся в одной лодке. Чтобы вместе пойти в ней ко дну.
«Кагановичу ничего не говори»
В сентябре 1955 года Хрущев вызвал председателя Госплана СССР Байбакова и поручил ему разработать генеральный план реконструкции железнодорожного транспорта. Речь шла о его переводе в течение трех пятилеток с паровой тяги на электрическую и тепловую. Это было действительно необходимо: потребности страны в перевозках значительно превышали возможности паровозного транспорта. Коэффициент полезного действия электровозов и тепловозов был в 4–5 раз выше, чем у паровозов, а это много значило для повышения эффективности работы железнодорожного транспорта.
Давая поручение, Хрущев сказал:
– Только ничего Кагановичу об этом не говори, имей дело с Бещевым [министром путей сообщения. – В. В.]. Для подготовки соответствующего документа даю вам срок три месяца.
О том, что происходило дальше, рассказал в своих мемуарах сын Хрущева Сергей:
«В конце 1955 года, вслед за целиной, реорганизацией Военно-морского флота, пересмотром стратегии в области электроэнергетики, отец взялся за транспорт, вторгся в вотчину Кагановича. <…> В 1955 году отец Кагановича не боялся, он занимал более высокую ступень в кремлевской иерархии. В таких обстоятельствах Каганович, в отличие от Молотова, никогда не спорил, соглашался, хотя сам и придерживался иного мнения. Но и отцу не хотелось с ним конфликтовать, слишком многое их связывало. <…> Отец решил действовать втайне от Кагановича, а потом поставить его перед фактом. В августе 1955 года он вызвал к себе Байбакова, недавно назначенного главой Госплана, и поручил ему разработать программу реконструкции железнодорожного транспорта с переводом его в течение трех пятилеток на тепловозную и электровозную тягу. Байбаков прекрасно понимал, что паровозы – это прошлый век. Но Каганович?.. Он прослужил у него в заместителях в Наркомате топливной промышленности не один год и хорошо изучил его характер. К тому же, в Президиуме ЦК и Совете министров Каганович ведал топливом и транспортом. В позиции Кагановича Байбаков не сомневался. Не сомневался в ней и отец, и поэтому попросил, насколько удастся, скрыть от Кагановича подготовку программы, напрямую взаимодействовать с министром путей сообщения Борисом Павловичем Бещевым.
Вернувшись в Госплан, Байбаков, не теряя времени, пригласил к себе Бещева. Уговаривать его не пришлось, Бещев лучше кого-либо понимал, что паровозам давно пора на покой. Но Каганович?!
– Николай Константинович, а Никита Сергеевич говорил об этом с Лазарем Моисеевичем? – забеспокоился министр.
– В том то и штука, что нет, – отвечал Байбаков, – более того, он вообще просил держать всю затею в секрете от Кагановича.
– Но как провести разработку такого проекта втайне от Лазаря Моисеевича, если он в Совмине отвечает за весь транспорт? – Бещев перепугался не на шутку. – Нет, уволь меня, Николай Константинович, я за такое дело не возьмусь. Тебе-то ничего не будет, ты заместитель председателя правительства, а мне, когда Каганович узнает, несдобровать.
– Да не трусь ты, – уговаривал министра председатель Госплана, – ведь поручение исходит от самого Хрущева. Кроме того, дело-то большой государственной важности.
– Так-то оно так, – заколебался Бещев, но, видимо, представив себе разгневанного Кагановича, решительно закончил: – В таком деле я участвовать не стану.
Байбаков сочувствовал Бещеву. Он понимал, Каганович не просто заместитель председателя Совета министров, но и член Президиума ЦК, в отсутствие Хрущева он председательствует на заседаниях Президиума ЦК. Бещеву он „измены“ не простит. Однако и не выполнить поручение Хрущева Байбаков не мог.
– Значит, дрейфишь? – пошел на компромисс Байбаков. – Тогда давай так договоримся: ты мне подготовишь все материалы, прикомандируешь к Госплану знающего надежного человека, а все остальное дело наших рук. Если Каганович узнает, притворишься, что ты ни при чем.
– Он что, дурак, Каганович? – возмутился Бещев. – Так он и поверит. Нет уж, уволь меня от такого дела. Считай, что мы не разговаривали, я вообще ничего не знаю, а вся эта затея – инициатива Госплана.
– Ничего не поделаешь, – сдался Байбаков. – Ты только готовь для меня материалы, какие я попрошу, а остальное я возьму на себя.
Бещев кисло улыбнулся в ответ. Он очень неуютно чувствовал себя между двух жерновов: с одной стороны Хрущев, с его вполне своевременным и разумным поручением, с другой – Каганович…
Революцию на железных дорогах Советского Союза Госплан подготовил не за три, а за пять месяцев. С учетом всей сложности задачи сроки рекордные. В начале 1956 года предстояло обсуждение программы на Президиуме ЦК. Каганович о готовящихся документах ничего не узнал. Бещев и его подчиненные молчаливо сочувствовали новому делу и совсем не горели желанием подводить Госплан, ну а госплановцы тем более не искали хлопот на свою голову. Секрет раскрылся только в январе 1956 года, когда Лазарь Моисеевич получил официальные документы к очередному заседанию Президиума ЦК. В кабинете Байбакова раздался звонок кремлевской „вертушки“.
– Байбаков, ты представил
