Только хорошее - Ольга Остроумова
Кроме театрика у него есть еще собственная программа на питерском телевидении. «Театральная гостиная», которая идет аж час пятьдесят! Невероятный формат. Кстати, последняя запись с Алексеем Петренко была именно у Фурманова. Он смонтировал передачу буквально за два дня, а на третий узнал — Петренко умер. Меня он тоже пригласил в свою «Гостиную». Мы как раз были в Питере вместе с Захаркой, и щедрый Рудик сказал: «Приходите оба». Захарка там даже спел, кстати. И так между прочим Рудольф Давыдович мне говорит:
— Ты как к Бродскому относишься? Читаешь его?
— Да, однажды читала «Сретенье» с хором Минина.
— О, замечательно! У меня для тебя тогда сюрприз. Сейчас в Петербург приехал Томас Венцлова, он друг Иосифа, тот даже посвятил ему «Ноктюрн». Я его позову специально для тебя!
И позвал. А Томас Венцлова, на минуточку, не только друг Иосифа Бродского, а неоднократный номинант на Нобелевскую премию.
Фурманов учредил свою собственную премию — имени Андрея Миронова. Называется «Фигаро». Первым ее получил Валя. Такая красивая фарфоровая статуэтка Миронова. Потом Рудик позвонил мне: «Мы Вам решили вручить нашу премию». Я в ужасе иду к Вале:
— Ты?
— Нет! Ничего не знаю!
Ну, буквально повторяется история с Царскосельской премией. Я об этом рассказала в ответном слове, когда мне 8го марта в день рождения Миронова вручали статуэтку: «…так до сих пор и не знаю — по блату мне это досталось, или не по блату».
Там были разные формулировки, мне дали: «За красоту в искусстве». Ну, без юмора это воспринимать было сложно. И я сказала: «Вы знаете, в ТЮЗе, где мы играли вместе с Ахиджаковой, например, Лией после спектакля всегда восхищались: «Какая ты талантливая!», а мной: «Какая ты красивая!» Красивой я себя никогда не считала и не считаю до сих пор, а премия эта для меня очень дорога. Ее вручали Геннадию Хазанову, Марии Александровой, Лене Камбуровой, Владимиру Георгиевичу Урину — хорошая компания.
Удивительное это было вручение, ни на что не похожее. Совершенно неформальное. Рудик вышел на сцену, заговорил, и от волнения у него задрожали губы. От волнения, и от любви ко всем нам и к театру.
Иногда я чувствую в профессии то, что называется усталостью металла. Не хочу больше работать, и как будто бы и не могу. Мне Тата Сельвинская однажды сказала: «Перестаньте, Оля. Начнете репетировать — увлечетесь и все». Это правда, я увлекаюсь, а теперь мне очень помогает в таких случаях просто вспомнить о Рудольфе Фурманове. Человеке до такой степени влюбленном в театр, что эта любовь может воодушевить даже на расстоянии.
ЮРИЙ ЕРЕМИН
Вообще, я не слишком сентиментальный человек. Но, дважды рыдала в театре просто в голос. Первый раз это случилось, когда мы были на гастролях в Ленинграде с ТЮЗом. Выдался выходной, и я побежала в БДТ на дневной спектакль, давали «Беспокойную старость» Л. Рахманова в постановке Товстоногова с Сергеем Юрским, Эммой Поповой. Он играл профессора Полежаева, она — его жену. И вот сцена дня рождения профессора, когда к нему не пришел ни один ученик. Никто… У Юрского-Полежаева случается сердечный приступ. Никаких штампов: ни руки на левой половине груди, ни одышки — он просто начал так активно работать левой рукой, кулаком. Ни слова про то, что болит сердце, а все понятно. И затем просто из оркестровой ямы БДТ выехал наверх рояль, Юрский с Поповой сели за него и стали играть. Вдвоем. В четыре руки. Я разрыдалась так, что на меня стали оглядываться и шикать, а я ничего не могла с собой поделать.
Второй раз также самозабвенно, взахлеб я рыдала на спектакле «Счастье мое» А. Червинского в театре Советской Армии. Тогда эта пьеса замечательного киносценариста и драматурга пользовалась огромным успехом. У Сандро Товтоногова в театре Станиславского спектакль шел под названием «Бумажный патефон». У Жени Арье, который уже долгие и долгие годы возглавляет главный русско-израильский театр «Гешер», спектакль назывался «Счастье мое». Под тем же названием поставил его и Юра Еремин в театре Армии. Хотя, на самом деле пьеса в оригинале называлась «Викторией». Именно Виктория была главной героиней — послевоенная, худенькая девочка-сирота (явно дочь репрессированных родителей), больше всего на свете мечтавшая о том, чтобы продлить род, несмотря на все запреты врачей — явить миру нового человека. С ней, внешне невзрачной, но какой-то абсолютно чудесной, крутил роман блестящий курсант Морского Дипломатического Училища. И Виктория беременела. А он бросал ее. Бросал, как главную помеху в своей будущей «высокой» карьере. Такая несправедливость, такое мужское предательство. И тогда я тоже разрыдалась просто совершенно невероятно. Может быть, самое главное, чего я не выношу в мужчинах — это именно предательство.
За свой век человек проживает уж точно не одну жизнь. Во всяком случае, это абсолютная правда — по отношению ко мне. Я не знаю, что осталось от той наивной девочки из Бугуруслана, но знаю, что стала жестче, суровей, и уже не так, как раньше, гляжу на мир. Не распахнутыми глазами. Наверное, каждый человек тоже меняется с возрастом, проживая свои уникальные жизни.
С Юрой Ереминым мы познакомились еще в институте, потом вместе работали у Хомского в ТЮЗе, и до сих пор я безумно благодарна ему за то, что в своем спектакле «Поздняя любовь» он дал мне сыграть не «голубую героиню», а характерную Лебедкину. И в институте, и в театре не то чтобы мы дружили с Юрой; нет. Но как-то очень хорошо замечали друг друга. После ТЮЗа у меня была Бронная, а у Юры — сначала Ростов, где начиналась его карьера режиссера, потом довольно долго театр Советской армии, а затем мы вместе оказались в театре им. Моссовета. Пришли почти в одно и то же время. И встретились как друзья. В каждой своей работе Еремин занимал меня и Юру Тараторкина. «У врат царства», «Не будите мадам», «Серебряный век» — это все Еремин и все Тараторкин.
ЮРА ТАРАТОРКИН
Впервые я увидела Юру Тараторкина, когда он еще работал в Ленинградском ТЮЗе у Корогодского и они приезжали в Москву, показывали в театре Сатиры «Тараканище» по К. Чуковскому Юра был худющий, высокий, такие смешные штуки делал ногами, когда кажется, что коленки входят одна в другую. Потом он сыграл в кино лейтенанта Шмидта,
