Только хорошее - Ольга Остроумова

Хотя была у нас и забавная история. Девяностые годы, начало перестройки, публицистика везде, включая театры. И Хомский решил ставить пьесу Леонида Зорина «Максим в конце тысячелетия». Такую вот абсолютно времянку, на коленке написанную, что называется. Оформлял спектакль Борис Бланк, который поставил посреди сцены невероятно огромный, торчащий вверх палец. Он меня дико злил. Такая безвкусица, просто ужас какой-то! И текст злил. А мне надо было играть главную героиню. Ну не могла я эти слова произносить! Мучилась, мучилась, мучилась… Как же я моему учителю могу отказать? Нет, я должна как Зоя Космодемьянская воевать до последнею. Играть «через не могу». Попробовала. Не получилось. Такая во всем этом была неправда. Вернее псевдо-правда, псевдо-политика. И на одной из репетиций я начала говорить эти дурацкие реплики и вдруг захохотала. Хомский удивился: «Оля, что Вы смеетесь?», а я захохотала громче, потом вдруг подумала: «Надо еще больше!», захохотала, заплакала, пробормотала «Извините меня, пожалуйста» и убежала со сцены. То есть, настоящей истерики у меня не было, она только начиналась, но я еще самой себе и «подыграла». На следующий день пошла в поликлинику ВТО к невропатологу и говорю: «Вы знаете, я не больна. Но если я буду играть в этом спектакле, то точно нервно заболею. Дайте мне бюллетень, пожалуйста». И невропатолог мне его выписала. Звоню в театр: «Я заболела. Играть не могу. У меня бюллетень на две недели». А через две недели — премьера! Вызвали Иру Муравьеву. За четырнадцать дней ввели. Она мне до сих пор это припоминает.

И вот выпуск спектакля, премьера, собирается правление театра, разбор. Сидит Зорин, Хомский, Лосев, все правление. Встает Ира Муравьева и говорит: «Я, конечно, буду играть в этом спектакле, но прошу правление освободить меня от поклонов. Мне стыдно». И на меня так выразительно смотрит. (А мне пришлось прийти, я в правлении тогда была.)

Хомский на меня не обиделся. Он прекрасно все понимал, но, ведь он был главным режиссером театра, и ему приходилось, конечно, что называется, вертеться. Нет, Павел Осипович никогда не был хитрым. Мне кажется, он благородно прожил жизнь. Он ведь и воевал. Помню, на его семидесятилетие мы устроили вечер и пели его любимую: «Сережка с малой Бронной и Витька с Моховой». Он никогда не жаловался, никогда не раздражался. На репетициях был очень терпелив. Я даже иногда думала: «Да, Павел Осипович, стукнете уже кулаком по столу что ли!». Нет, как-то умел обходить острые углы. На репетиции никогда не показывал, а вправлял тебя в роль, намечал пунктиром путь, который предстоит пройти.

«РИМСКАЯ КОМЕДИЯ»

Пьеса Леонида Зорина «Римская комедия» была написана в 1965-м году. Поставить ее тогда не успели — «оттепель» закончилась. В середине 70-х она около года шла на сцене Вахтанговского, потом опомнились и спектакль закрыли. Георгий Александрович Товстоногов поставил ее в БДТ, закрыли сразу же. И тогда же у Товстоногова случился первый инфаркт.

Острейшая пьеса. Об интеллигенции и власти, о диктаторе и лжи, о том, как один поэт лижет вождя во все места, а другой говорит правду. О диссиденте и жене диссидента. Собственно, эту жену я и играю. Роль моего мужа — поэта, ставилась на Юру Тараторкина, но сейчас вместо него на сцену уже выходит Сережа Виноградов. Это единственный спектакль, в котором я продолжаю играть в театре Моссовета и это лучший спектакль из тех, которые поставил Павел Осипович Хомский здесь. И, к сожалению, это его последний спектакль.

До сих пор на «Римской комедии» в зале битком. На галерке стоят студенты, совсем как в революционное время. А ведь ничего впрямую в тексте нет. В нем не упоминаются фамилии нынешних вождей, нет сегодняшних реалий. Виктор Сухоруков — Домициан никак не обозначает схожесть своего персонажа с каким-либо президентом. Но вот глашатай объявляет: «С этой минуты сенат решил величать императора Домициана — Государь и Бог!». А Сухоруков — император тихонечко, за занавесом объясняет поэту-диссиденту: «Богом я стал в силу государственной необходимости. Людям льстит, когда ими правит Бог, а не такой же человек, как они», — тут зал всегда разражается аплодисментами. Мы ничего не придумали, не переписали, но когда играем этот спектакль и артисты на сцене, и зрители — все мы чувствуем и понимаем — это про нас.

«Римская комедия» вызвала фурор, а я думаю о том, как страшно живет наша страна, постоянно оказываясь то под одним игом, то под другим. И о том, что пьеса, направленная против тоталитарного режима в 1965-м году еще более актуально звучит в году 2018-м в двадцать первом веке.

Диктатора Виктор Сухоруков играет совершенно замечательно. Я просто восхищаюсь, как он работает над ролью и это тоже прекрасный профессиональный урок для меня. Мы — артисты, любим поболтать. Вот репетируем, действие происходит вроде как во времена Римской империи. Люди начинают разглагольствовать о Риме, как правило, выдавая свои поверхностные знания за глубокие суждения, чего абсолютно не делает Витя Сухоруков. Он видит только роль, и отсекает все, что не нужно для роли. Четко, точно, конкретно. Артисты любят как-то расцветить образ, подкинуть чего-то своего, Витя бьет точно в десятку. Это не значит, что его герой получается каким-то плоским, нет. Он просто четко видит дорогу к последней точке, которая будет поставлена в последней сценической фразе. Знает, к чему он идет сейчас, куда поворачивает, и что будет там. Никогда у Сухорукова нет того, что называется «общее место». Повторяю, он бьет в десятку. Вот этому я у него учусь.

Я счастлива за Павла Осиповича, что последний его спектакль в театре Моссовета вызвал такой фурор.

Когда Хомский умирал, все в театре как-то очень искренне полюбили и оценили его. Поняли, сколь многое на нем держалось. На таком вот не блестящем вроде, скромно себя ведущем… а ведь он определял и репертуарную политику театра, и многое другое. Театр Моссовета при Хомском мог дышать свободно и жить творчески полнокровно.

Он лег в больницу сначала один раз, потом второй. После началось воспаление легких, затем отказали почки… Павел Осипович Хомский прожил долгую, прекрасную, наполненную творчеством благородную жизнь. И это так правильно, что в конце этой жизни судьба сказала ему — пусть у тебя будет фурор! Ты — молодец!

НИКОЛАЙ ЧУДОТВОРЕЦ

Мама говорит: «Николай Угодник, ой, это замечательный святой! Он так помогает! Так помогает!». Мы улыбаемся, и только Мишка маленький смотрит