Только хорошее - Ольга Остроумова
У нас прохудился чайник со свистком. И вот иду я из церкви. А там рядом стадион, железная решетка и маленький парапет. Иду и прошу: «Святой отче Николае, вот чайнику нас прохудился… И вдруг смотрю, что-то на парапете стоит… Подошла — новый чайник! Хороший, не дырявый, со свистком. Я думаю, может кто-то забыл, может, оставил ненадолго. Стояла, ждала, спрашивала прохожих: «Не ваш ли?» — «Нет». Вот так Николай Угодник послал мне новый чайник.
Мы все еще улыбаемся, а мама продолжает:
Стою как-то в магазине, в промтоварах. Что-то мне купить надо было, а у меня не хватало денег. Ну, совсем не хватало! А очень нужно было купить. И я говорю: «Вот, Николай Угодник, не хватает денег! И вдруг с потолка посыпались деньги. Я взяла только то, что мне не доставало.
Как с потолка? Откуда с потолка?..
Я говорю:
— Мам, может там был балкончик какой-то? Может кто-то случайно рассыпал?
— Нет-нет, это Николай Угодник.
Дальше идет моя жизнь, мамы уже нет. Я еду в Матвеевское по каким-то делам в Дом ветеранов кино. А около входа у них прилавочки, косметику продают, то-се. Я подошла, что-то такое купила, кошелек вытащила, расплатилась. Приезжаю домой — кошелька нет! Думаю: «Ну, наверное, там забыла». Позвонила:
— Вам кошелек не передавали?
— Нет.
Даже приехала туда! Но нет, не передавали ничего. Проверила в машине, может из сумки выпал как-то все осмотрела, открыла дверь, где сидит пассажир, поискала около сидения, между сидениями, сзади, под сидениями — ну во всей машине! Даже багажник открыла — нету! А там, в кошельке — документы, права, карточки, все-все-все. И я, вспомнив мамины рассказы, подошла к иконе Николая Чудотворца, которую подарил мне Владимир Николаевич Минин, встала на колени: «Николай Угодник, помоги!».
На следующее утро выхожу к машине, открываю дверь, где сидит пассажир, и прямо между дверью и сидением лежит мой кошелек со всеми документами! С тех пор я уже не смеюсь над мамиными историями, а только улыбаюсь, вспоминая ее.
МАМА ПУТЕШЕСТВУЕТ
Как-то мама приехала к нам на дачу в Жаворонках. Это старая зона отдыха театра Моссовета, кажется, родилась тогда же, когда и я, в сорок седьмом. Построили какие-то домики из декораций, иногда приезжали туда собирать грибы, ягоды. Потом создали кооператив. И когда я перешла в театр Моссовета, меня туда позвали. И вот наша дача — полдома. Мишка маленький, Оленька, я и мама. Была у нас видеокамера. Мы привезли ее откуда-то из-за границы, чтобы продать и расплатиться за строительство этого же дома, но еще не продали. Я говорю детям: «А давайте бабушку поснимаем? Только так, чтобы она не заметила. И Мишка стал расспрашивать ее о детстве, о том, как она жила потом. А Олюша потихонечку снимала. Мама была абсолютно увлечена рассказом маленькому слушателю и ни на что не обращала внимания. Через какое-то время заходим в дом, Мишка ставит кассету в видеомагнитофон, включаем телевизор, усаживаем маму перед ним, но не специально, а как-то так удобно, что-то она вяжет при этом. Вдруг телевизор начинает работать (кто-то из детей включил) и я говорю: «Мама! Смотри, тебя показывают по телевизору!». И что она ответила? «Ой, какая же я страшная!» Никогда не ожидала от нее такого. Я, наверное, вообще не воспринимала ее, как женщину. Мама и мама. Хотя, ведь, была помада, лежала в специальной шкатулочке, и я ею тоже тайно пользовалась. И химическую завивку мама себе делала, и какие-то платьица шила. Но вот не было кокетства. И вдруг, на старости, в восемьдесят лет, такое абсолютно женское проявление. Не «почему я вдруг по телевизору? Как это произошло?», а именно это: «ой, какая же я страшная». А она была не страшная, наоборот такая уютная, улыбчивая в старости стала. Как будто ее отпустило: заботы о детях, о доме — все отпустило.
Мама была великая труженица. Просто великая. По сути, на ней держался весь дом, только я этого в детстве не понимала. Мне она казалась чересчур суровой. Да, может быть, суровой и была — жизнь выпала не из легких. А вот в старости смягчилась. Вдруг полюбила путешествовать. До самого последнего времени ездила одна. Уже восемьдесят лет, а она отправляется в Алексеевку навестить своих — там ее сажают в поезд, тут встречают — все нормально. Она как-то ничего не боялась. Однажды приехала к нам, когда мы с Валентином Иосифовичем уже жили в квартире на Арбате. Вошла и говорит: «Ой! Как цари живете! Как цари!», — ударение такое делала на первый слог. Валю называла почему-то Алефтин. Может быть, имя «Валентин» ей казалось слишком женским. Алефтин. Валя, надо сказать, к ней тоже проникся, прямо невероятно. И вот я делаю ей ванну с пеной, джакузи, она там лежит, вокруг все бурлит, а у мамы улыбка — ну абсолютно детская! И она говорит: «Ой, я в раю!». Смерти не боялась. Ну, не то чтобы хотела, но ждала своего часа очень спокойно, чтобы с папой увидеться.
«ТЕПЕРЬ Я ОЧЕНЬ БОГАТЫЙ ЧЕЛОВЕК!»
Когда Оля и Миша выросли, я однажды заявила в интервью толстому глянцевому журналу, что бабушкой становиться категорически не собираюсь. Вот родят детей, пусть сами и воспитывают-растят. А я отдохну. Абсолютно опрометчивое заявление. Я тогда даже представить себе не могла, какое это невероятное счастье — внуки! Теперь я очень богатый человек! И это богатство — именно они. Мои дети подарили мне аж четверых! Сначала — Оленька. Сначала — Захар.
Живем мы с беременной Олюшей на даче. Весна. Она уже с таким большим животиком. Все нормально, все прекрасно… Вдруг вижу, дочка грустная, глаза заплаканные.
— Что такое?
— Я хочу рожать именно в той клинике, где рожала моя подруга. И именно у этого врача. Там все будет хорошо.
— А что плачешь?
— Денег нет.
— Оленька, сколько это стоит? Может быть, съездим в «Центр акушерства»? Там Лариса Михайловна Комиссарова работает, я сама у нее рожала. Чудесный доктор.
Поехали, познакомились.
— Нет, не хочу! Хочу там! Хочу у того врача!
— Но у меня нет таких денег, Оля!
Плачет. Я думаю: «Господи, плачет беременная моя дочка! Ну что же я, найду, конечно!». И нашла.
В июле Олюша родила Захарку. Мы поехали ее встречать. Я как взяла его на руки, поняла — все! Это удивительное чувство, когда появляется внук. Иная мера ответственности. Боишься всего.
