Коллаборационисты. Три истории о предательстве и выживании во время Второй мировой войны - Иэн Бурума

Дело в том, что, едва почуяв приближение конца, нацистские руководители либо отодвигали эту мысль подальше, фантазируя о чудо-оружии, внезапных победах и непревзойденном боевом духе немцев, либо пускались во все тяжкие, стараясь утянуть за собой как можно больше людей и при этом усиливая свою зависимость от мошенников, астрологов, врачей и массажистов, которые своими волшебными гороскопами, чудодейственными снадобьями и золотыми руками предоставляли им временное утешение. Работать в этом безумии всегда было небезопасно. То, что Керстену удалось использовать неуверенность Гиммлера и добиться освобождения кого-то из-за решетки, делает ему честь. Среди этих людей был бывший бургомистр Вены социалист Карл Зейц.

Если Кальтенбруннер и так с подозрением относился к Керстену, то после июльских событий и ходатайства за таких, как Зейц, его паранойя только усугубилась. В мемуарах Керстен воспроизводит письмо от Шелленберга, которое он получил 2 августа 1944 года. В этом «секретном и конфиденциальном» письме Шелленберг предупреждает, что Кальтенбруннер охотится на него из-за «дела Лангбена». Документы в этом деле, касавшиеся предполагаемой причастности Лангбена к июльскому заговору, должны были доказать, что Керстен сотрудничает с британскими секретными службами. С тех пор как массажист уехал в Швецию и перевез семью в Стокгольм, по словам Шелленберга, гестапо хотело убить его. Керстену следует поговорить с Гиммлером, носить с собой оружие и немедленно уничтожить это письмо. Письмо написано не на официальном бланке. Либо Керстен его не уничтожил, либо написал его сам после войны.

И Керстен, и его биограф Кессель упоминают еще одно письмо Шелленберга, тоже датированное 2 августа, где тот предупреждает, что его планируют убить на пути из Харцвальде в Берлин. Копии этого письма в мемуарах Керстена нет. Однако массажист утверждает, что поехал в Берлин в объезд. А потом сообщил Гиммлеру, как едва спасся от гибели. Рейхсфюрер СС был в ярости. Кальтенбруннера немедленно вызвали в частный поезд Гиммлера. Керстен и Готтлоб Бергер, «порядочный человек», по словам массажиста, тоже присутствовали на встрече. Бергер в то время занимался консолидацией сил Ваффен-СС на Восточном фронте. Кальтенбруннер вежливо осведомился у Керстена, как тот поживает. Не лучшим образом, ответил Керстен, так как только что лишился работы. Несколько лет ишачил на британскую разведку, сказал он, да так и не сумел убить Гиммлера. Кальтенбруннер от потрясения лишился дара речи. Гиммлер был в восторге от этой шутки и заявил, что, если с его массажистом что-то случится, Кальтенбруннер поплатится за это жизнью.

Как часто бывает с рассказами Керстена, может, этот эпизод имел место, а может, и нет. По крайней мере, история отражает его живое воображение. Он выжил, но война еще не закончилась. Гиммлер до сих пор распоряжался жизнью и смертью миллионов. 9 августа СС и полиция начали ликвидировать гетто в Лодзи и депортировали в Освенцим 60 тысяч евреев. С августа по октябрь СС под началом Готтлоба Бергера подавило восстание в Словакии и вывезло свыше 12 тысяч словацких евреев в Освенцим. 30 октября последний поезд отправился из Терезиенштадта в Освенцим, и 18 тысяч евреев были уничтожены в газовых камерах, большинство сразу по прибытии. 25 ноября Гиммлер, рассчитывая уничтожить все следы своих систематических массовых убийств, приказал уничтожить в Освенциме газовые камеры и крематории. Последний поезд из Вестерборка отправился в Освенцим с двумястами семидесятью девятью людьми 13 сентября. За неделю до этого пассажиркой такого же поезда была Анна Франк.

3. Пекин

Активное участие Ёсико Кавасимы в японской войне закончилось фактически перед нападением на Перл-Харбор. К тому времени как поражение Японии стало неизбежно, рвение Ёсико исполнять свою, пусть и фиктивную, роль вдохновительницы японских военных усилий сменилось чувством покинутости. Предав свою родную страну, она теперь считала, что ее предали мужчины, которые использовали ее ради собственного удовольствия и для того, чтобы представить вторжение в Китай как героическое предприятие. Она не стеснялась выражать эти чувства и тем самым подвергала себя огромному риску.

В 1940 году, укрываясь в отеле с горячими источниками на японском острове Кюсю и упиваясь жалостью к себе, однажды в лобби Ёсико столкнулась с киноактрисой Ри Коран. Ри направлялась в Шанхай после съемок «Китайских ночей», где сыграла молодую китаянку, которая налаживает отношения между Китаем и Японией, полюбив отважного японского капитана. Едва заприметив Ри, Ёсико подобрала подол своего кимоно и показала ей синий рубец на ляжке и следы от игл: «Вот как я страдала. При всем, что я сделала ради японской армии, этот шрам – доказательство моей ужасной судьбы».

Ёсико уже злоупотребляла гостеприимством на Кюсю: она обвинила владельца отеля в том, что он обсчитал ее, когда выставил счет, а директора больницы – в сексуальных домогательствах, еще она вызвала полицию по ложной жалобе о краже часов с бриллиантами. Ее верная секретарша списывала эти выходки на одиночество Ёсико. Однако один из полицейских из ее свиты объяснял их иначе. Он считал, что ей нравилось выставлять японских чиновников дураками, потому что она «затаила обиду на Японию»[146]. Четче всего она выразила свое отношение в письме, которое просунула под дверь номера Ри. Обращаясь к Ри по ее настоящему имени, она писала:

Моя дорогая юная Ёсико,

я очень обрадовалась нашей встрече. Не знаю, что меня ждет. Возможно, мы никогда больше не увидимся… Оглядываясь на свою жизнь, я не знаю, ради чего все это было. Это наполняет меня великой печалью. Жизнь чудесна, когда мир воспевает тебя, но все портится, как только тебя начинают использовать. Держись подальше от таких людей, что бы ты ни делала. Будь верна своим убеждениям. Делай то, что хочешь делать. Я хороший пример того, что происходит, когда тебя используют, а потом выбрасывают. Посмотри на меня внимательно. Я предостерегаю тебя, отталкиваясь от собственного горького опыта. Я словно наблюдаю закат в огромной пустыне. Я совершенно одна. Куда мне теперь идти?[147]

В письме многовато жалости к себе, но ее слова, написанные на мужском варианте японского языка, звучат искренне. Ёсико Кавасима попала в капкан собственного мифа. Ей было некуда деваться. Поэтому она все глубже и глубже погружалась в фантазии, столь же противоречивые, как и ее политическая лояльность и романы с мужчинами, которые ею пользовались. Один