Коллаборационисты. Три истории о предательстве и выживании во время Второй мировой войны - Иэн Бурума
Гаага в его воспоминаниях была «Диким Западом». Подозреваемых в коллаборационизме расстреливали прямо на улицах. Голландские садисты-головорезы запугивали и унижали своих жертв так же, как нацисты до этого. Первый же голландский полицейский, у которого Вайнреб спросил, как пройти к штабу канадцев, оказался яростным антисемитом и сказал, чтобы тот возвращался к себе в Польшу. Почему его не отправили в газовую камеру вместе с такими же, как он? Не исключено, что Вайнреб действительно столкнулся с таким полицейским. Но эта история слишком уж точно вписывается в его карикатурное изображение страны сплошных трусов и антисемитов. Действительно, возвращению евреев, переживших концлагеря, не всегда радовались, особенно когда те пытались предъявлять права на собственность, которой лишились. Послевоенная бюрократия проявляла порой невероятную черствость: с депортированных, которые чудом пережили ужасы Освенцима или Берген-Бельзена, могли требовать оплатить накопившиеся налоговые задолженности или арендную плату за недвижимость, которой уже не было и в помине. Опустевшие дома в Амстердаме, где они когда-то жили, разорили, растащив все на дрова лютой зимой 1945 года. К семьям вроде Бирнбаумов и Дурлахеров, которые бежали из Германии или Австрии в 1930-е годы и так и не получили голландских паспортов, относились как к враждебным чужакам. Одним из наиболее пагубных последствий нацистской оккупации был намертво въевшийся, как грязь, антисемитизм. Возможно, тут сыграло свою роль неловкое чувство вины за то, что люди старались игнорировать происходившее или, хуже того, сами были участниками событий. Более вероятное объяснение состоит в том, что ядовитые пары пропаганды имеют свойство застаиваться.
В любом случае Гаага летом 1945 года вовсе не была Диким Западом. Скорее более умеренной версией того же, что происходило в других регионах освобожденной от оккупации Европы. Женщинам, которые спали с немецкими солдатами, обрезали волосы, а потом под издевки и плевки толпы волокли по улицам. Подозреваемых в коллаборационизме сажали в тюрьмы и лагеря, которые только что освободили СС. Зачастую с ними плохо обращались. Но по сравнению с Францией и Бельгией, не говоря уже о Польше или Чехословакии с их многочисленным немецкоговорящим населением, голландскую мстительность быстро удалось взять под контроль. Здесь не было никаких самосудов, подобных «диким чисткам» во Франции конца 1944 года, когда были убиты тысячи мужчин и женщин – зачастую членами коммунистической партии, которые использовали хаос освобождения как шанс избавиться от политических оппонентов. Голландский антисемитизм при всей его одиозности ни разу не оборачивался насилием, что, впрочем, не слишком показательно. Одной из проблем послевоенного времени было решение властей, что дела евреев особого рассмотрения не требуют: они голландские граждане, к которым следует относиться так же, как и ко всем остальным. До нацистской оккупации это был единственный разумный подход; но после всего, что происходило в предшествующие пять лет, это было по меньшей мере легкомысленно.
Вайнреб сначала зашел к канадским военным властям, но они не слишком заинтересовались его рассказами о списках и немецких генералах. Следующей остановкой стала бывшая школа для девочек, где расположилась штаб-квартира BS, Внутренних вооруженных сил, голландского аналога Свободных французских сил. Рассказ Вайнреба о том, что произошло там, значительно расходится с другими свидетельствами. Его версия куда более драматична. Командир BS, Ван Масвейк, хитроватый парень в очках в роговой оправе, хотел выяснить, что Вайнреб делал в офисе гестапо в Брюсселе в конце 1943 года. Недоумевая, как этот человек вообще узнал о его визите в столицу Бельгии, Вайнреб вдруг понял, что уже видел его раньше – в брюссельском офисе гестапо, где тот явно строил какие-то зловещие планы.
Ван Масвейк спросил, рассказал ли Вайнреб канадцам что-то о Брюсселе. Вайнреб ответил «нет» и собрался было уходить, как командир пронзительно завизжал: «Этот человек погубил своих родных в Освенциме! Он украл у людей все их деньги! Скорее, сюда! Он подлежит немедленному наказанию. У нас нет времени на суд. Это редкостный мошенник!» Вот он, Дикий Запад во всей красе. «Нацистские методы, – думал Вайнреб, – зло заразительно». Ему казалось, что «эти люди всегда завидовали [нацистам], а теперь могли быть в точности как они». Вайнреба развернули лицом к стене, приставив к спине пистолет. Он утверждал, что члены его семьи целы и невредимы. «Лжец! – орал командир. – Мы теперь главные. Нам решать, что правда»[157].
Последняя фраза звучала особенно зловеще. Действительно ли командир ее произнес или Вайнреб ее выдумал, в каком-то смысле даже не важно. Вайнреб понимал природу авторитаризма. Его форма сопротивления тирании – вполне реальной во время войны и мнимой после нее – заключалась в том, чтобы самому занять такую же позицию по отношению к истине.
Далее последовало обсуждение, что надлежит делать с заключенным. Следует ли его казнить на месте? Вайнребу было очевидно, что Ван Масвейк хочет избавиться от свидетеля собственных темных делишек с нацистами. Если его расстреляют, никто и слова не скажет. Эти «простые покорные граждане» просто отвернутся в другую сторону, точно так же как тогда, когда евреев выволакивали из домов. Ничего не изменилось. Рассвет сразу после тьмы не наступает. Вайнреб вспомнил немецкое понятие Gotterdämmerung, сумерки богов. В сумерки кого-то нужно принести в жертву. И себя он видел жертвенным ягненком, «корбаном» на иврите. Хотя само понятие скорее ближе христианству, к Иисусу Христу, чем к Исааку.
В докладе Нидерландского института исследований войны по делу Вайнреба эта история предстает совершенно иначе. Вайнреба действительно арестовали в штаб-квартире Внутренних вооруженных сил, которая располагалась в гаагской школе для девочек. Задержавшего его командира звали, однако, не Ван Масвейк, а Й. К. ван Хекелом, и этот юрист никогда не бывал в брюссельском штабе гестапо. Вайнреба арестовали не по внезапной прихоти, а потому, что несколько человек подали против него жалобы. Бывший партнер из довоенного экономического
