ИГОРЬ ВЕЩИЙ. Чертежи для княжества - Алексей Рассказов

Глубоко, с дрожью, вдохнул, пытаясь унять предательскую тряску в коленях и сжать в кулак расползающееся по телу оцепенение. Страх никуда не делся. Он был здесь, холодным, тяжелым камнем внизу живота. Но теперь к нему добавилось нечто другое. Холодная, безжалостная, кристально чистая решимость.

Выжить. Во что бы то ни стало.

*** *** ***

Два дня.

Сорок восемь часов, растянувшихся в бесконечную череду изнуряющих шагов, каждый из которых давался с трудом, будто ноги были отлиты из свинца. Он шел на восток, слепо, руководствуясь лишь положением солнца и смутной, почти угасшей надеждой, что река — эта извилистая, безразличная артерия в теле бескрайнего леса — должна была в конце концов куда-то привести. К людям. К чему-то, что напоминало бы цивилизацию.

Голод, в первые часы бывший лишь неприятным фоном, превратился в постоянного, мучительного спутника. Пустота в желудке стала физической, осязаемой болью, сводившей мышцы судорогой и наполнявшей сознание липким, навязчивым фоновым шумом. Он жевал кислые, незрелые ягоды с незнакомых кустов, выплевывая жесткие, горькие косточки и чувствуя, как кислота разъедает и без того пустой желудок. Копал коренья, с трудом различая съедобные от ядовитых по смутным, выцветшим воспоминаниям из давно прочитанных книг о выживании. Один раз ему повезло — наткнулся на крупный гриб-дождевик. Он съел его сырым, почти не разжевывая, чувствуя, как холодная, безвкусная слизистая масса хоть как-то притупляет огненное жжение под ложечкой. Воду пил прямо из реки, зачерпывая ладонями и мысленно прощаясь со здоровьем, но выбора не было. Обезвоживание убило бы его куда вернее, чем любая «древняя бактерия».

Силы таяли с каждым часом, как песок в разжатой ладони. Ноги стали ватными, не слушались, спотыкаясь о каждую кочку. В голове плавала легкая, но навязчивая дымка, искажая восприятие. Он шел, потому что остановиться, присесть на корточки и закрыть глаза — означало сдаться окончательно. А он не был из тех, кто сдается.

Ярко-оранжевый комбинезон, некогда гордый символ технологичной цивилизации, способной укрощать морские глубины, превратился в грязное, промокшее, невыносимо тяжелое и мешающее движение тряпье. Он порвал один рукав об острый сук, чтобы хоть как-то облегчить себе жизнь. Его лицо покрылось многослойной коркой засохшего пота и грязи, щетина отросла, слипшаяся и колючая, придавая ему дикий, затравленный вид лесного зверя.

*Должны же быть люди… где-то… Ладно, Стрельцов, еще немного… Просто иди. Шаг. Еще шаг.*

Он почти не услышал их приближения. Уши, привыкшие к однообразному шуму леса — шелесту листьев, стрекотанию насекомых, плеску воды, — пропустили чужие, осторожные шаги. Единственным предупреждением стал резкий, короткий свист в воздухе, и что-то тяжелое и мягкое, оплетенное веревками, с силой ударило его по ногам, спутав их. Он грохнулся на землю лицом вниз, не успев даже вскрикнуть, лишь с силой выдохнув весь воздух из легких. Перед глазами поплыли черные, мерцающие круги, в ушах зазвенело.

Пока он, давясь, пытался отдышаться, его грубо, без лишних церемоний, перевернули на спину. Над ним, заслоняя небо, стояли несколько человек. Но это были не те, славяне, от которых он едва ушел живым. Эти — другие. Совсем другие.

Высокие, плечистые, с мощными, жилистыми руками. Их светлые, от солнца и ветра выгоревшие волосы были туго заплетены в сложные косы. Лица — суровые, обветренные, с жесткими, решительными складками у рта и холодными, бледными глазами. Их одежда была проще, но качественнее, практичнее — добротные шерстяные плащи, скрепленные массивными, бронзовыми фибулами, плотные кожаные куртки, прочные штаны. И оружие… Здесь не было дубин с ржавыми гвоздями. Длинные, хорошо сбалансированные секиры с широкими лезвиями, тяжелые, однолезвийные мечи в простых, но крепких деревянных ножнах, копья с ровными, отточенными до бритвенной остроты наконечниками. Несколько человек были облачены в кольчуги — не новенькие, сияющие, а потертые, с вмятинами и следами починки, отчего они выглядели еще внушительнее, словно впитали в себя историю множества стычек. Профессионалы. Воины.

*Варяги…* — промелькнуло в голове Игоря, пока он, лежа на спине, отчаянно пытался вдохнуть и осознать масштаб нового несчастья.

Он не видел в их глазах той дикой, хищной злобы или азарта, что были у тех троих. Их взгляды, скользнувшие по нему, были холодны, расчетливы и до глубины души безразличны. Он был для них не личным врагом и не желанной добычей. Он был… объектом. Непонятной, но малозначимой проблемой, которую нужно было решить по мере поступления.

Один из них, молодой парень с густой, рыжей, как медь, бородой, наступил ему коленом на грудь, придавив к земле с такой силой, что у Игоря снова перехватило дыхание. Двое других, молча и ловко, схватили его за руки. Он инстинктивно попытался вырваться, дернулся, но его ослабевшие, измотанные долгой дорогой мышцы не слушались, движение получилось жалким и беспомощным. Это было унизительно и бесполезно. Ему скрутили руки за спиной сыромятным кожаным ремнем, затянув узлом так туго, что пальцы почти сразу начали неметь и покалывать, как будто их усеяли тысячами иголок.

Игорь лежал на спине, глядя в высокое, безоблачное, безразличное небо, и слушал, как они переговариваются короткими, отрывистыми фразами. Их речь была совсем иной — гортанной, с жесткими, раскатистыми согласными, резавшими слух. Ничего общего с певучими, хоть и дикими для его уха, звуками славянского наречия. Но и в этой речи его мозг, лихорадочно цепляясь за соломинки, улавливал отдаленные, искаженные, но знакомые корни. Что-то общее с… нет, не с русским. Со скандинавскими языками. С тем, что он слышал в документальных фильмах, в туристических поездках.

К нему, отодвинув одного из своих людей, подошел еще один человек. Старше других, лет сорока, с лицом, испещренным шрамами, самый заметный из которых бледной полосой рассекал левую бровь, и спокойными, внимательными, пронзительными глазами цвета холодного моря. Его светлые, с проседью волосы были туго заплетены в толстую, аккуратную косу. На нем была короткая, но добротная кольчуга, на поясе — меч в простых, но явно качественных ножнах. Он не произнес ни слова, лишь медленно, с ног до головы, обошел лежащего Игоря, изучая его с холодным, аналитическим интересом. Его взгляд, тяжелый и оценивающий, скользнул по грязному, нелепому оранжевому комбинезону, задержался на странных блестящих молниях, на порванном рукаве, на липучках карманов.

— Хергрир, — сказал один из варягов, указывая на Игоря коротким кивком. — Шта? (Что?)

Тот, Хергрир, молча, почти незаметно кивнул, не отрывая взгляда от пленника. Он сделал короткий, отточенный жест рукой.