Шайтан Иван 6 (СИ) - Тен Эдуард

Вместе с полковником Лукьяновым я прибыл на базу ССО, где формировался отряда личной охраны высочайших особ. Здесь временно разместили всех, двадцать три кандидата. Их тщательный отбор и проверку по всем линиям вели офицеры Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии и Корпуса жандармов. Моё дело — заложить фундамент, начав обучение азам охраны первых лиц государства. Впоследствии отряд должен расти и оттачивать мастерство сам. Ключевым был вопрос о командире.

Выбор пал на подполковника Игоря Милановича Бекасова, третьего по списку, представленному Дубельтом. Высокий, стройный, в безупречно отутюженном голубом мундире, он воплощал выправку гвардейца. На парадном мундире скромно поблескивал орден Святого Станислава 3-й степени без мечей. У бедра — уставная сабля с характерной «клюквой» на эфесе. Взгляд его карих глаз был оценивающим, холодным и невероятно цепким — взгляд профессионала. При представлении он испытующе сжал мою руку, явно пытаясь прощупать силу, но мгновенно встретил не уступающее. Моё превосходящее давление, медленно прессующее его кисть, вызвало настоящее удивление мелькнувшее в его глазах.

— Впечатлён, господин полковник, — отозвался Бекасов, коротко тронув губы подобием улыбки.

— Запомните, господин подполковник, — холодно предупредил я, не ослабляя хватки, — подобные пробы могут стоить вам целостности кисти. Окажись я склонным к обидам и излишнему самолюбию.

— Ваше предостережение принято к неукоснительному исполнению, господин полковник, — отчеканил Бекасов, выпрямившись как струна. Лицо его было совершенно непроницаемым.

Кандидаты стояли в строю — прямая шеренга, резко загнутая на левом фланге, образуя жесткую букву «Г». Я, в сопровождении Лукьянова и Бекасова, неспешно проходил вдоль шеренги, изучая каждое лицо. Во взглядах многих читалась та самая стальная, натренированная уверенность профессионала. Похоже, опыт жандармской службы был у доброй половины. По словам Лукьянова, возрастной ценз — не старше двадцати шести; лишь подполковнику Бекасову исполнилось двадцать девять. Все они выдержали жесткий физический отбор под началом ротмистра Малышева. Закончив обход, я остановился перед центром шеренги.

— Господа! — голос прозвучал чётко, заставив всех вытянуться и собраться. — Цель вашего присутствия здесь ясна. Вас ждёт напряжённая учёба, бесчисленные тренировки и тяжкий труд. О привилегиях, сопутствующих службе в отряде, вы осведомлены. Признайте — они значительны. Но плата за них — высочайшая ответственность. Меньше речей — больше дела. Ценен будет лишь результат. Помните: вы — кандидаты. Это значит, что возможно кому-то откажут в службе. Те, кому не повезёт, вернутся в свои части без урона репутации. Служба здесь — честь, бремя и постоянная угроза жизни. Конец построения. ВОЛЬНО! РАЗОЙТИСЬ!

Шеренга дрогнула и рассыпалась. Кандидаты разбрелись.

— Игорь Миланович, — спросил я, обращаясь к Бекасову, — успели ознакомиться с людьми?

— Так точно, господин полковник. В меру прошедших семи дней.

— Олег Дмитриевич, — кивнул я Малышеву, — как показал себя господин подполковник на испытаниях?

— По всем нормативам — отлично, господин полковник, — отрапортовал ротмистр. — Однако рукопашный бой… командир, полный ноль.

— Рукопашному бою можно научить, — махнул я рукой. — Для командира охраны первостепенны иные качества, хотя владеть кулаком и клинком лишним не будет. В нашем деле любой навык может стать роковым или спасительным.

Обучение началось незамедлительно. Чёткое расписание, утверждённая программа — железный порядок. Утро и день до полудня — оттачивание прикладных навыков, практика до седьмого пота. Послеполуденные часы — теория. Вечер — снова полигоны, стрельбища, отработка ситуаций. Работа закипела.

Начальный этап учёбы лег на мои плечи: каждый день после обеда — теория. Задача оказалась необременительной. Среди кандидатов не было ни лодырей, ни тупиц — горели глаза, рвались в дело. Перспектива охранять самого государя и его семью в ближнем карауле — мечта для любого гвардейца, шанс уникальный.

Занимались пока в упрощённой полевой форме, лишённой капюшона. Но в мастерских уже кроили тёмно-синие мундиры строгого покроя — без погон и нашивок. Отличительным знаком станет нагрудная бляха: серебряный номерной щит с императорским вензелем, наложенный на скрещенные мечи. Комплект довершали: чёрный лакированный ремень, кобура с пистолетом на пояснице и боевой кинжал у левого бедра. Эскизы этой формы цесаревич лично утверждал вместе с жандармскими чинами.

Александр Николаевич бывал на базе постоянно, вникая во все детали. Не гнушался взять в руки оружие — отстреляться в тире, скрестить шпагу со мной или кем-то из моих бойцов. Но настоящий переворот в сознании курсантов произошёл позже. Сначала они оценили моё фехтование, затем были потрясены показательным выступлением Паши (рукопашный бой и нож). Однако подлинный шок наступил, когда те же приёмы, но с убийственной скоростью и точностью, продемонстрировал я сам. Эффект был ошеломляющим.

Особенно разительной стала перемена в подполковнике Бекасове. Его прежняя, безупречная, холодная официальность растаяла, сменившись неподдельным уважением. Интригу вокруг моей персоны подогревали и байки офицеров ССО о Пластуновке, о том бое с горцами, о легендах, ходивших по Пластунскому батальону, и прочих «подробностях» моей биографии.

— Олег Дмитриевич, — спросил Бекасов, когда они сидели поздним вечером в кабинете Малышева, — это правда, что рассказывают ваши офицеры о полковнике графе Иванове-Васильеве?

— Не знаю, как ответить вам, Игорь Миланович, — задумался Малышев. — Думаю, в основном правда. Вот только насчёт количества убитых им горцев ручаться не могу. Хотя, судя по тому, как он рубился в бою, склонен поверить.

И Малышев рассказал о своих впечатлениях от того боя, в котором участвовал и был свидетелем: хладнокровия и жестокости полковника, о том, как его же бойцы побаивались подходить к нему, когда он входил в раж.

— Это правда, что он отрубал горцам головы? — перебил Бекасов.

— Отвечу так: сам не видел, — сдержанно сказал Малышев, — но слышал от людей, которым верю. Бывало.

— Боже мой, просто не верится! — вырвалось у Бекасова.

— Оставьте, Игорь Миланович, — махнул рукой Малышев. — Нам ещё крупно повезло, что полковник с нами. Учитесь, пока есть возможность. Слышал, он рвётся назад на Кавказ, и лишь высочайшая воля удерживает его здесь.

В конце марта ко мне с визитом пожаловали полковник Лукьянов и Куликов. Оба сияли довольными улыбками. Особенно Лукьянов — на груди его красовался новенький орден Владимира четвертой степени.

— Жан Иванович пожалован в коллежские советники, шестой класс, армейский полковник! — гордо возвестил Лукьянов.

— Ну, полно вам, Лев Юрьевич, — смущенно отмахнулся Куликов.

— И десять тысяч премии, ассигнациями! Каково, Пётр Алексеевич? — не унимался полковник.

— И вы приехали ко мне отмечать свои награды, — констатировал я.

— Ну, что вы, Пётр Алексеевич, мы приехали по иному поводу, — вновь засмущался деликатный Куликов.

— Не смущайтесь, Жан Иванович! Его сиятельство не разорится на двух бокалах коньяка, вина с мясной нарезкой. Я прав, граф? — Лукьянов лукаво подмигнул.

— Конечно, Лев Юрьевич, для друзей не пожалею, — вздохнул я.

— Как-то уныло Пётр Алексеевич отвечает, — усмехнувшись, заметил Куликов.

— Не обращайте внимания, друзья. Просто устал, но искренне рад вашему визиту. Пройдемте в кабинет. Вы не против, если Дмитрий Борисович присоединится к нам?

— Нет, — после недолгого раздумья согласился Куликов. — Мы с уважением к нему относимся.

— Добрый вечер, ваше сиятельство, — почтительно поздоровались Лукьянов и Куликов с вошедшим графом Васильевым.

— Дмитрий Борисович, господа пожаловали поделиться новостями, — предупредил я его.

— Даже так? Прошу, располагайтесь как вам удобно. Пётр, распорядись!