Художник из 50х (СИ) - Симович Сим

Михаил Борисович достал из-под кровати доску — метр на полтора, хорошо оструганную.

— Вот, хочу повесить снаружи. Надпись простая: «Ремонт часов. М. Б. Глинский». Можешь красиво?

— Попробую.

Гоги разложил краски на импровизированной палитре — крышке от жестяной банки. Взял кисть, подумал. Обычные вывески тех лет были незатейливыми — чёрные буквы на белом фоне. Но что, если…

Он окунул кисть в тёмно-синюю краску и начал с фона. Не ровный цвет, а градиент — от насыщенного синего вверху до светло-голубого внизу, как вечернее небо. Михаил Борисович наблюдал молча, не решаясь мешать.

Потом — буквы. Не банальный печатный шрифт, а что-то среднее между классической антиквой и современным гротеском. Слова «РЕМОНТ ЧАСОВ» — крупно, золотистой краской, с тонкими тенями. Ниже, помельче — «М. Б. Глинский». А в углу…

Гоги задумался, потом быстрыми мазками нарисовал циферблат — не схематичный, а объёмный, с игрой света и тени. Стрелки показывали без четверти двенадцать. Время замерло в ожидании.

— Господи, — выдохнул Михаил Борисович. — Да это же… это настоящее искусство! Откуда навыки… Ван Гог?

Хороший вопрос. Откуда? Георгий Гогенцоллер учился рисовать в детском доме, потом в студии при Доме культуры. Скромные навыки, ничего особенного. А Алексей Воронцов и вовсе был инженером. Но руки двигались уверенно, словно сами знали, что делать.

— Жизнь научила, — сказал он. — На фронте всякое приходилось рисовать.

Через час вывеска была готова. Михаил Борисович не мог на неё наглядеться.

— Слушай, а ты не думал заняться этим серьёзно? Вывески, портреты… Деньги неплохие платят.

— Подумаю.

Они вынесли доску во двор, прислонили к стене дома. Михаил Борисович расплатился — десять рублей и бутылка самогона. Гоги спрятал деньги в карман, от самогона отказался.

— Я пойду.

— Постой. — Михаил Борисович оглянулся. — А ты случайно не знаешь, где можно… ну, книжки достать? Хорошие книжки, не эту макулатуру.

Гоги понял, о чём речь. Запрещённая литература. Опасное дело.

— Не знаю, — сказал он. — И знать не хочу.

— Понимаю. — Михаил Борисович кивнул. — Ты прав, конечно.

Гоги пошёл домой, а через полчаса у вывески собралась толпа. Люди разглядывали необычную работу, обсуждали, спорили.

— Вот это да! — восхищалась продавщица из булочной. — А кто рисовал?

— Гоша Гогенцоллер, — отвечал Михаил Борисович. — Художник наш местный.

— А он заказы берёт?

— Спроси у него сам.

К вечеру к Гоги постучались трое. Портниха просила нарисовать вывеску для ателье. Владелец обувной мастерской хотел переделать старую, облезшую. Парикмахер мечтал о чём-то «эдаком, чтобы клиенты заглядывались».

Гоги назначил цену — пятнадцать рублей за работу. Никто не торговался.

Сидя вечером за столом, он подсчитывал будущие заработки. Сорок пять рублей — это две недели сытой жизни. А если заказов будет больше…

Впервые с момента пробуждения в этом странном мире он почувствовал что-то похожее на надежду.

Глава 2

Через неделю, закончив четвёртую вывеску — для булочной на соседней улице, — Гоги пересчитал деньги. Семьдесят три рубля. По местным меркам — приличная сумма.

Он посмотрел на себя в зеркало и поморщился. Потёртый пиджак, застиранная рубашка, сапоги, которые видели лучшие времена ещё до войны. Выглядел он как бедный художник-неудачник, а не как мастер, к которому выстраивается очередь заказчиков.

— Пора менять образ, — сказал он своему отражению.

ГУМ был слишком дорог и подозрителен — туда ходила партийная номенклатура. Гоги направился на Сухаревку, где торговали с рук всем, что можно было купить и продать.

Рынок гудел, как улей. Продавцы кричали, расхваливая товар, покупатели торговались, милиционеры делали вид, что не замечают полулегальной торговли. Пахло табаком, селёдкой, керосином и человеческим потом.

— Костюмчики! — зазывал худой мужчина в очках. — Настоящие костюмчики! Трофейные!

Гоги подошёл поближе. На раскладном столе лежали пиджаки, брюки, рубашки — всё аккуратно сложенное, хорошего качества.

— Откуда товар?

— А тебе что, справка нужна? — продавец прищурился. — Товар хороший, это главное. Вон, костюм посмотри — чистая шерсть, немецкий. Размер какой носишь?

— Сорок восьмой.

— Есть такой. — Мужчина достал тёмно-серый костюм, встряхнул. — Смотри, какая работа! Подкладка шёлковая, пуговицы настоящие. Сорок рублей — и твой.

Гоги потрогал ткань. Действительно хорошая шерсть, мягкая, добротная. Пиджак сидел бы как влитой.

— Тридцать.

— Что ты, братец! Я сам за тридцать пять брал. Тридцать восемь — последняя цена.

— Тридцать пять. И рубашку в придачу.

Продавец поколебался, потом кивнул:

— Ладно, бери. Только рубашку сам выбирай.

Гоги выбрал белую сорочку с крахмальным воротничком, попросил завернуть покупки в газету. Потом нашёл сапожника — старика с седой бородой, который торговал обувью с тележки.

— Туфли нужны, — сказал Гоги. — Сорок второй размер.

— Туфли… — Старик покопался в ящиках. — Вот, смотри. Хорошие туфли, кожаные. Английские, может, а может, и наши — кто теперь разберёт. Двадцать рублей.

Туфли были чёрными, классическими, на шнуровке. Немного потёртые, но крепкие.

— Пятнадцать.

— Восемнадцать. Меньше не могу — самому есть хочется.

Сделка состоялась. Гоги купил ещё галстук — тёмно-синий, в мелкую крапинку, и носки. Потратил почти все деньги, но остался доволен.

Дома он долго приводил себя в порядок. Постирал и высушил новую рубашку, почистил туфли сапожным кремом, который одолжил у Петра Семёныча. Побрился особенно тщательно, причесался, используя немного бриолина.

Костюм сидел идеально. Тёмно-серый цвет делал лицо более благородным, а хороший крой скрывал худобу. Белая рубашка и синий галстук завершали образ. В зеркале на него смотрел уже не бедный художник, а вполне респектабельный интеллигент.

— Надо же, — пробормотал он. — Совсем другой человек.

Выйдя на улицу, Гоги сразу почувствовал разницу. Люди смотрели на него по-другому — с уважением, а не с жалостью. Милиционер при встрече козырнул, назвав «товарищем». Продавщица в булочной улыбнулась и без очереди продала ему белый хлеб.

— Георгий Валерьевич! — окликнул его знакомый голос.

Обернулся — навстречу шёл мужчина лет сорока, в хорошем пальто и шляпе. Лицо интеллигентное, усы аккуратно подстрижены.

— Иван Сергеевич, — отозвался Гоги, снова удивляясь тому, как сама всплывает нужная информация.

— Батенька, да на вас лица нет! Что с вами было? — Иван Сергеевич оглядел его с ног до головы. — Впрочем, сейчас выглядите превосходно. Костюм сидит как влитой.

— Спасибо. Решил привести себя в порядок.

— Правильно делаете. — Иван Сергеевич понизил голос. — Кстати, у меня к вам дело есть. Не могли бы вы зайти ко мне сегодня вечером? Есть один… деликатный заказ.

— Какого рода?

— Портрет. Но не простой. — Иван Сергеевич ещё больше понизил голос. — Покойника. Для семьи. Знаете, бывают случаи, когда фотографии нет, а память сохранить хочется.

Гоги кивнул. Такие заказы были нередкими — рисовать по описаниям родственников, по детским воспоминаниям.

— Адрес?

— Поварская, дом двадцать три, квартира восемь. Приходите часов в семь, когда стемнеет.

Иван Сергеевич пожал ему руку и поспешил дальше. А Гоги остался стоять на тротуаре, размышляя. Что-то в этом разговоре настораживало. Почему вечером? Почему так осторожно?

Но деньги не пахнут. А в этом мире, где каждый день — борьба за выживание, нельзя быть слишком разборчивым.

Он поправил галстук и пошёл дальше, наслаждаясь тем, как хорошо сидит новый костюм.

После встречи с Иваном Сергеевичем Гоги решил пройтись по Москве. В новом костюме и туфлях он чувствовал себя увереннее, словно надел не просто одежду, а новую личность.

Дошёл до Тверской, постоял у витрин магазинов. За стеклом — скудный ассортимент: банки консервов, мешки с крупой, бутылки подсолнечного масла. В хлебном отделе выстроилась очередь — хлеб привозили дважды в день, и его быстро разбирали.