И было это так - Лена Буркова

– Угу.

– Глупые, – подытоживаю я.

– Несчастные, – возражает Бог. – Просят о помощи и не позволяют помочь, отстраняются, сердятся, хлопают ставнями, восклицают: «Да не мучай же своими советами, не навязывайся, не отвлекай, не пудри наши запудренные мозги! Разве ты не видишь – мы молитвы и книжки заученные декламируем! Ритуалы, придуманные другими людьми, непрестанно проводим! Исповедуемся перед теми, кому чистота рук неведома, но главное – неведома чистота души!»

– Печально.

– Печально, – кивает Бог, прокладывая путь к пышной цепочке сувенирных палаток вокруг монастыря. – Хочешь магнитик на холодильник?

– Хочу, – отвечаю я, чтобы не огорчать и без того огорченного Бога своим нерасположением к магнитно-холодильным экспозициям.

Зачем добивать беднягу? Было бы гораздо интереснее наворожить сюда небольшую будку, втиснуться в нее вдвоем и наштамповать на память потешные фотокарточки. Вот только маловероятно, что Бог когда-нибудь согласится на подобные шалости. А вдруг он, как вампир, на пленке не проявляется? Или проявляется белым и размытым пятном, словно с ленты засвеченной? Или аппаратура не выдерживает его энергетики и, прожужжав беспомощно, взрывается пластиковой хлопушкой?

– Зачем со мной фотографироваться? – чешет в затылке Бог. – Я же не блогер с легионом подписчиков, рекламой по бартеру и коллекцией дорогостоящих тачек. И конечно, не Тимоти Шаламе. И увы, не Хеннинг Май. Фотографией со мной не похвастаешься ни перед друзьями, ни перед коллегами, ни перед родственниками. Скажут, насупившись и нахохлившись: человек и человек, один из нескольких миллиардов, абсолютно не модельной внешности, ничего особенного!

– Не отказалась бы от фотографий с Тимоти Шаламе и Хеннингом Маем, – кручинюсь я, в общем-то, без причины. – Распечатала бы на матовой бумаге, вставила в рамочку, показала внукам…

Не спрыгивая на шероховатую поверхность тротуара, комфортабельно устраивая подбородок на правом плече Бога, сплетая в одну лохматую спираль локоны волнистые и локоны неволнистые, я разглядываю собранные из палок и фанеры витрины, анатомирую вихляющие тенты из прочной парусины в бело-зеленую полоску, обследую пустые овощные ящики с водруженными на них нардами и, среди великого разнообразия магнитиков, выбираю самый незатейливый – прямоугольный, деревянный и покрытый пахучим лаком.

– Черт, – вздыхаю, не обнаружив в кармане наличку. – Есть монетки?

– Сомневаюсь, что он, – насмешничает Бог. – Откуда?

Действительно. Презабавный вопрос. Откуда у Бога деньги – если, конечно, не брать в расчет мою ушедшую в минус кредитку? Вряд ли он заключал с кем-то трудовой договор. Вряд ли делал налоговые отчисления. Вряд ли надеялся на пенсионные выплаты, больничные пособия и льготы за вредность.

– Считай, что я – самозанятый.

Скрывающий свою самозанятость?

– Угу, – гордость и апломб. – И самозабвенно взваливающий на себя неоплачиваемую сверхурочную по выходным и праздникам.

– И что теперь? – не унимаюсь я. – Будем обворовывать спящего не по своей воле торговца? Злоупотреблять выигрышной ситуацией? Пускаться во все тяжкие?

Бог стоит на месте (без признаков усталости и не сутулясь под моим весом), щелкает пальцами бодрый мотивчик, думает, думает, думает, насвистывает бесхитростную мелодию, рассматривает подарочные тарелки, думает, думает, думает, обводит взглядом нелепые кружки, браслеты, колечки, четки, прянички, раскрашенные под хохлому и гжель досочки, думает, думает, думает, читает пожелания на именных ложках, а затем отвечает:

– Окей, приведу блудного сына его домой!

– А так можно? – удивляюсь я, чуть-чуть сползая к пояснице. – Разве это не форменное читерство?

– Можно, если осторожно, – поправляет мои локти-лямки Бог. – Я, разумеется, рассчитывал на сознательность мальца, написал заранее вспомогательный сценарий – вот послушай: «…ноябрьский, мерзкий, промозглый вечер, бешеный ливень стучит по крыше гаража в грустном захолустье, вдруг с громким щелчком отключается электричество, гаснет желтая лампочка, нависший над запасным карбюратором малец вздрагивает, пробирается наощупь к старому дивану в масляных пятнах, садится с тяжелым вздохом, тонким стоном, гулким шмыганьем, зажигает пластиковый фонарик, долго размышляет о прошлых ошибках и об ошибках прошлого, теплая, мужская, скупая слеза стекает по его небритой щеке, в животе урчит от голода, совсем ничего не ел с самого утра, артритные суставы ноют из-за повышающейся температуры тела, опять заболел, кажется, в шестой или седьмой раз за год, какая неудача, иммунитет на дне, саднит горло, наползают на губы соленые сопли, еще одна теплая, мужская, скупая щека скатывается по небритой слезе, малец неожиданно осознает свою неправоту во вчерашней ссоре с родным отцом, который ему вовсе не родной отец (!!!), а отчим, хоть они оба и не знают об этом (!!!), трясущиеся руки хватают рюкзак с вещами, малец выбегает на сырую улицу, поскальзывается на гниющих листьях, падает в лужу, встает мокрый, попахивающий, грязный, и грязный, попахивающий, мокрый садится в машину, заводит двигатель, включает дворники, мчится по сельской дороге в дом своего детства, добирается до дома своего детства, стучит в дверь, бросается папе на шею, просит прощения, папа тоже просит прощения, они плачут, плачет мама, все дружно идут на кухню, ставят чайник, достают новую пачку вафель, режут лимон, мажут маслом и вареньем хлеб, смеются над несмешными шутками папы, подливают кипяток с заваркой, радуются счастливому воссоединению, сердечно обещают друг другу, что больше никогда не станут так сильно ругаться…» Трогательно, да?

– До мурашек, – откликаюсь я без восторга. – Как будто сериал по кабельному посмотрела.

– Отлично! Тогда перекрещусь, выпущу эту версию в прод и чуточку подтолкну мальца, чтобы ускорить процесс  – воссоединятся в августе, а не в ноябре! Нужно всего-то поменять дождь на пыльную бурю, а простуду – на аллергию. Хуже ведь не будет, правильно? Порой отклонение от готового сценария становится ключевой точкой – вернее двоеточием! – для череды ошеломительных возможностей и захватывающих историй. Важно лишь оседлать волну – и наслаждаться! Преподнесу-ка я мальцу доску для сёрфа… Как считаешь, расшифрует намек?

– Увезет презент в гараж и будет использовать его как подставку под карбюратор.

– Слишком разумный прогноз ты сейчас сделала, – уже по привычке экспроприируя мои слова, ворчит Бог. – Тошно слушать…

Глава десятая,

где ромашки, инфаркт и проповедь заставляют меня задуматься о юдоли земной

От крутого подножия и до самого горизонта, вспыхивая пожирающими кострами диких трав, простирается буйное предгорное плато, устремляется к изумрудно-золотистой кровле частых перелесков. С возвышения обширная область выглядит нарисованной акриловой гуашью, подчеркнутой грифельными линиями цветных карандашей: серые галочки пролетающих птиц, заштрихованные овалы теней от раскидистых крон деревьев, растушеванные пятна перисто-кучевых облаков над зеркальными зигзагами шустрых рек – художник был одарен и талантлив, а еще невероятно щедр.

Вечернее солнце льется на поверхность нашей горы, пробивается сквозь ветви хвойных зарослей теплыми и ласковыми струями. Густая смола стекает с зеленых иголок на рыжую перину опавшей хвои, обильно покрытую ломкими