Лавка запретных книг - Марк Леви
Он заплатил по счету, вышел из кафе и зашагал по бульвару, глубоко дыша, чтобы успокоиться, но успокоиться не получалось.
К себе в магазин он вернулся не рассерженным, а разгневанным. К глазам подступили слезы, он в сердцах сбросил на пол книги с одной из тумб.
– Что на вас нашло, вы с ума сошли? – возмутилась пожилая дама, только что вошедшая и не понимающая, что происходит.
– Мадам Берголь?..
– Господи, где вы пропадали? – Она достала из сумочки платок и сунула ему. – Любовная тоска?
– Тут не любовь, а самолюбие, – отозвался Митч сухо.
– Это гораздо сложнее.
– Что сложнее?
– Примириться с самим собой сложнее, чем с другими. Так где вы были столько времени?
– А то вы не знаете… – проворчал он.
– Знала бы, не спрашивала. Когда вы пропали, я лежала в больнице. Я провела там два месяца, врагу такого не пожелаешь! – Она воздела руки к потолку. – Врачи и сестры очень старались, но кормежка – тихий ужас. Не иначе, повара думали, что мы все так или иначе со дня на день помрем.
Она почесала подбородок и скорчила странную гримасу.
– Так о чем я? Ах да. Только меня выписали, я сразу помчалась сюда, но у вас не горел свет, а через витрину немного разглядишь. Я подумала, что вы уехали отдыхать. Я регулярно, неделя за неделей, проверяла, не вернулись ли вы, но магазин стоял запертый, вот я и решила, что вы прикрыли лавочку, такие были у меня мысли… Где же вас носило?
Митч безмолвствовал, пожилая дама смотрела на него все более озадаченно.
– Я вернулся, остальное неважно, – выдавил он наконец. – Хорошо, что мое отсутствие не очень сильно вас обеспокоило.
Она выпрямилась, уперла руки в бока.
– А как насчет моего отсутствия? Как-никак, я легла на операцию. Вы за меня беспокоились?
– Я не знал, что вы попали в больницу.
– Вот и я не знала, что вы пустились в бега. Считаю, мы квиты.
Митч покашлял, медленно перевернул страницу в своей пустой тетради заказов и поднял глаза на свою клиентку.
– Как ваше здоровье? Вам полегчало? – осведомился он сквозь зубы.
– Вы не очень наблюдательны, мой бедный друг. Там у вас на тумбе лежит «Свет женщины» [роман Ромена Гари, 1977 год], куплю-ка я его.
Мадам Берголь внимательно смотрела на него, сложив руки на груди. Наконец, сжалившись, наклонилась и так расширила глаза, что они стали похожи на блюдца.
– Я воспользовалась тем, что мне отрезали часть желудка и кишечника, чтобы заодно прооперировать катаракту. У меня скопилась уйма возрастных неполадок, начиная с тазобедренных суставов, еще и слабое зрение… Словом, если бы я занялась им раньше, то выяснила бы, что зрение из этого списка можно было исключить, но что поделать, я всегда испытывала ужас перед хождением по врачам… Пока я их избегала, все оставалось более-менее. Словом, раз уж вам так небезразлично мое здоровье, операции прошли успешно.
– Искренне этим обрадован, – откликнулся Митч.
– Может, перестанете притворяться добрым самаритянином? Мне нет дела до того, что вы не в духе. Если бы вы не проявляли столько любезности ко мне в прошлом, я бы уже давно покупала книги в другом месте. Что-то я не нахожу у вас толпы покупателей, как бы вам не упустить продажу дня. А теперь признавайтесь, что не так.
Это был не вопрос, а приказ. Она придвинула к прилавку библиотечную лесенку и устроилась на третьей ступеньке.
– Я никуда не спешу.
Митч поведал ей о своем аресте, о суде, о тюрьме, укравшей у него пять лет жизни, к которой он с недавних пор начал снова привыкать, но любопытство мадам Берголь еще не было утолено. Тогда он рассказал ей о разговоре у себя в магазине в обеденный час и о ярости, которая его после этого охватила.
– Понимаю… – промолвила она в глубокой задумчивости, потом покачала головой. – А вообще-то нет, я вас не понимаю.
– Что тут непонятного?
– Вы знаете хоть что-то о том, что произошло за время вашей отсидки?
Он пожал плечами. Нет, он ничего не знал, разве что то, что услышал недавно в кафе.
– Репрессии усиливались. Не вы один нюхнули тюрьмы. Они многих похватали: бывших журналистов, писателей, киношников, музыкантов, профессуру, сочтенную слишком либеральной, ученых, якобы обогнавших свое время, студентов, даже женщин, сделавших аборт после запрета на аборты. Жизнь стала невыносимой, все были запуганы, одной покорности стало недостаточно. В прошлом году экономика рухнула, всеобщее негодование возросло, стало разворачиваться протестное движение. Сначала оно было робким, а потом грянул скандал. Губернатор с большой помпой пригласил к себе делегацию олигархов, которым пообещал отменить последние экологические ограничения в обмен на миллионы, которые те рассовали по карманам его партии. Ничего нового в смысле коррупции, с той лишь особенностью, что те, кому эти уступки были выгодны, управляли зарубежным нефтяным консорциумом. Тут уж взбеленились даже последние сторонники режима. Люди высыпали на улицы и все заблокировали, теперь полиция уже не сумела их разогнать. Губернатор стал до того непопулярен, что его окружение испугалось и заставило его организовать выборы.
– Это я понял, – сказал Митч.
– Ну так радуйтесь, чего кукситься, как последний эгоист! – прикрикнула на него мадам Берголь.
Митч встрепенулся на своем табурете, как ученик, недовольный нагоняем.
– Они выпускали заключенных сотнями, – продолжила она. – Должно быть, вас держали отдельно от политзаключенных, вот про вас и забыли. Но теперь-то вы свободны, разве нет? Свободу ни с чем не спутаешь!
– Вероятно, вы правы, – нехотя согласился Митч.
– Не припомню, чтобы когда-нибудь ошибалась. А теперь, раз мы пришли к согласию, я должна кое в чем вам сознаться. Мне очень не хватало вашего чтения вслух.
– Оно вам больше не нужно, – напомнил ей Митч.
– Я не разделяю ваших литературных вкусов, но мне ужасно нравилась ваша компания. Пять лет – долгий срок, особенно в моем возрасте, – призналась она со вздохом.
– В моем тоже, тем более за решеткой. Неужели никто не
