Березина. Короткий роман с послесловием (изд. 2-е, испр. и доп.) - Израиль Аркадьевич Мазус

Императора Александра любили, но и роптали на него. Только однажды и вздохнули с облегчением, когда окончательно провалилось сватовство Наполеона к Анне Павловне[1]. Во многом винили воспитателя Александра швейцарца Лагарпа, который сделал его республиканцем. Оттого и ждали опасных последствий после каждой встречи Александра с наследником якобинцев.

На самом же деле к лету 1811 года интересы двух великих государств Европы были выражены обоими императорами весьма определенно и совершенно не совпадали одно с другим. Единственно, чего упорно не желал делать Александр, так это начинать войну первым.

Не понимая, что Александр в мечтах давно уже видел себя победителем Наполеона, некоторые чиновники и военные, особенно из западных губерний, в посланиях своих предостерегали его от изъявления дружеских чувств к императору французов. Наполеон, убеждали они, всех правителей Европы желает видеть своими вассалами. Мыслимо ли сие для России?

Однако были и такие послания, где Александра призывали к немедленным действиям, дабы предотвратить идущую от западных границ угрозу. К примеру, полковник Турский из Белостока сообщал, что помимо французов и поляков в войне против России будут принимать участие также и жиды. Свое утверждение обосновывал тем, что, как и поляки, жиды пользовались особым покровительством Наполеона.

Действия, которые предлагал полковник Турский, состояли в том, чтобы установить особое наблюдение за каждым из них в Петербурге и ввести в Западном крае императорскую почту вместо жидовской. Тем самым неприятель был бы лишен возможности использовать, на случай войны, своих лазутчиков в тылах российских войск.

В Петербурге жили и ходатаи по еврейским делам. Из бумаг, которые они посылали каждый год в канцелярию императора, было известно, что больше всего еврейское племя, доставшееся России в наследство от Польши вместе с ее землями, озабочено собственным своим стесненным положением. Многие российские умы желали участвовать в справедливом устройстве еврейской жизни. Одни помогали евреям осознать самих себя, пытаясь освободить их от прежних заблуждений, другие же, понимая, что это невозможно, хотели оградить христианское население от их вредного влияния.

Когда во Франции стал заседать Великий Еврейский Синедрион[2], где сами евреи решали, как им жить дальше среди других народов, Александр приостановил действие указа о выселении евреев из сел западного края, который действовал с 1804 года. Он сделал это не потому, что опасался военных подвигов евреев, а для того, чтобы никто не позволил себе говорить о России с укоризною.

Передавая послание полковника Турского приехавшему в Москву послу во Франции князю Куракину, бывшему министру внутренних дел, Александр сказал со снисходительной улыбкой:

— Желаю, чтобы вопль сей не остался без ответа. Скажи, как недавний дознаватель врагов наших, и вправду ли нам грозит опасность от племени еврейского? Надобно снарядить в Западный край чиновника с умом глубоким и старательным, а по возвращении пусть доложит нам, в чем именно теперь состоит угроза отечеству нашему. Выбор чиновника для сего деликатного дела тебе поручаю.

Князь Куракин сразу же подумал о том, что наилучшим образом государев наказ сможет исполнить чиновник по особым поручениям Георгий Иванович Гридин. Помимо тех достоинств, которые назвал император, немаловажно было и то, что Гридин известен был своим бескорыстием. Качество это было совершенно необходимо при общении с племенем, столь известным своим особым умением располагать к себе чиновников. Когда-то опытный государственный муж Гавриил Романович Державин после первого посещения западных губерний заявил, что коль Божий промысел сохранил сей маленький рассеянный народ, то и нам следует заботиться о его сохранении. Однако через некоторое время он же, ближе познакомившись с нравами еврейского племени, с большой обеспокоенностью только и говорил, что об его многочисленности[3].

— Истинных твоих намерений никто знать не должен, — напутствовал князь Куракин Гридина после того, как тот дочитал до конца послание Турского. — Не следует также и того забывать, что послание сие государь наш назвал воплем.

— Догадываюсь, что суть сего вопля есть различие веры, — ответил Гридин.

— Однако не для того возлюбил нас Господь, чтобы мы всех иных людей ненавидеть стали, хотя бы и жидов, — смиренно проговорил князь Куракин, расстилая на столе карту Западного края.

— В какую же местность следует мне прибыть первоначально? — спросил Гридин, разглядывая карту.

— А ты закрой глаза и опускай палец на карту, — с усмешкой сказал князь Куракин. — Куда судьба укажет — туда тебе и путь держать.

— Пусть так и будет, — усмехнулся и Гридин.

Открыв глаза, он увидел, что палец его лежит между городами Борисов и Игумен, но ближе к Борисову.

— Стало быть… Борисов, — сказал Гридин.

Когда Гридин ушел, князь Куракин долго еще сидел в задумчивости, думая о том, до чего странно судьба имеет иногда обыкновение распоряжаться нашими жизнями. Еще десять лет назад о молодом Гридине только и говорили, как об опаснейшем республиканце. Но прошли годы, и в деле ревностного служения государю и отечеству трудно было найти равного ему.

Глава II

Чем дальше от Петербурга, тем живописнее была дорога. Поспевающие хлеба золотились рядом с холмами, на которых пламенел сиреневым цветом иван-чай. Придорожные деревья с тяжелыми сочными листьями дышали прохладой и покоем. Бабы у селений торговали огурцами и помидорами, на которых блестели капельки родниковой воды. Из глиняной посуды выглядывали соленья, в лукошках лежали душистые яблоки. После столицы душа Гридина отдыхала.

Лишь на второй день путешествия, преодолевая сон, невольно навеваемый множеством звуков, коими была заполнена мерно движущаяся карета, Гридин открыл сумку и стал читать жалобы от евреев.

Жалобы эти хранились в канцелярии, и Гридин взял их с собой, чтобы глубже познать предмет своего исследования. «Куда вы гоните нас?! Куда и за что? Неужели суждено нам, подобно цыганам, жить на лесных полянах у костров и в кибитках? Так цыганам сие сам Бог велел, и радость в них вдохнул для такой жизни, — читал Гридин. — Но не боитесь ли вы гнева Божьего, если увидит Он народ свой на ваших землях пляшущим и танцующим?»

Гридин прервал чтение и задумался: что знал он о племени, из недр которого вырвалась столь дерзкая жалоба? А задумавшись, вскоре почувствовал сильное волнение при мысли, что волею судьбы ему, может быть, одному из первых в столице предназначена роль не только увидеть вблизи нынешнюю жизнь древнего народа, на что по своей воле он никогда бы не отважился, поскольку неприлично было в обществе сколько-нибудь долго обсуждать