Дом на линии огня. Хроника российского вторжения в Донбасс - Дмитрий Дурнев
Были и другие истории. 13 апреля люди Стрелкова атаковали в пригороде Славянска джип с бойцами отряда СБУ „Альфа“: одного человека убили, другого ранили. Рядом как раз остановилась колонна украинской 80-й аэромобильной бригады — армия выдвигалась к захваченному Славянску с жестким приказом не стрелять ни при каких обстоятельствах. Увидев, что происходит, молодой командир роты, старший лейтенант Вадим Сухаревский с позывным „Борсук“ сам сел за башенный пулемет БТР и открыл огонь по русским в зеленке, спас своих. Сухаревский потом одно время командовал 501-м батальоном морской пехоты в Мариуполе, его любил и уважал весь город, я был как-то в гостях на его позициях, но он не захотел вспоминать тот бой под диктофон: „Понимаешь, кто-то говорит про первый выстрел в этой войне, а я думаю о первом случае нарушения приказа“. В 2025 году Сухаревский, уже в звании полковника, возглавлял новый род войск ВСУ — Силы беспилотных систем: все лучшие командиры украинской армии вышли из беспомощного 2014 года.
Мне лично в те дикие дни особенно запредельными показались кадры из моего родового поселка Пчелкино под Краматорском. В этой земле похоронен мой прапрапрадед, здесь я провел детство, знал каждый дом и всех детей моего возраста. И вот на знакомом железнодорожном переезде какая-то толпа останавливает украинскую колонну бронетехники, и командиры под давлением дают солдатам команду собрать затворы автоматов, чтоб понятно было, что никто не собирается ни в кого стрелять. Что, как, почему?
Уже после захвата Славянска наш Комитет патриотических сил Донбасса провел последний украинский митинг в Донецке. Мы все еще мыслили категориями мирного сопротивления, но акцию готовили как большую войсковую операцию — работали с властью, силовиками, неформалами, всеми, кто мог стать на защиту мирных протестующих, вплоть до криминальных авторитетов. Пригласили известных политиков из Киева для публичности, чтобы власть и правоохранители волей-неволей вынуждены были отнестись к митингу всерьез. Продумали новую локацию — площадку возле Дворца творчества молодежи на бульваре Шевченко: возможную атаку из захваченной облгосадминистрации можно было бы остановить, просто перекрыв мост через речку Кальмиус. Распространили в пророссийском лагере противоречивые слухи — в итоге в день акции вся эта публика забаррикадировалась в здании и сидела тихо, ожидая атаки „бандеровцев“. Митинг был яркий, с тысячами флагов, наши девчонки украсили цветами щиты парней из частей Внутренних войск. Несколько моих друзей привели своих подруг в бронежилетах. Все прошло спокойно.
Через полторы недели, 28 апреля, группа во главе с Дианой Берг решила организовать еще один митинг. С КПСД они не сотрудничали и считали, что находятся в своем городе и своей стране: достаточно подать заявку на мероприятие, а об охране пусть болит голова у милиционеров. Когда они повели длинную растянутую колонну в несколько тысяч человек по улице Артема мимо захваченной облгосадминистрации, на них напали сотни боевиков с палками, арматурой и заточенными саперными лопатками. Избивали за желто-голубую ленточку на рюкзаке, за флаг Украины в руках, за вышиванку на теле. Милиция бездействовала. В еще выходивших газетах чаще всего печатали фото журналиста Жени Шибалова с окровавленной головой и портрет пророссийского боевика в маске и с саперной лопаткой, почему-то плотно примотанной скотчем к руке.
Несмотря на все свидетельства, московские издания опубликовали сообщения о том, что в Донецке какие-то фашисты напали на участников мирного шествия в поддержку России. Это было что-то из арсенала Геббельса, необъяснимое, на разрыв — там, в Москве, работало множество знакомых коллег, но они совершенно не стеснялись. Я поссорился с редакцией „МК“, и в Донецк прислали собкора Марину Перевозчикову, которая в первый же вечер написала заметку о том, как „мирные“ протестующие „мирно“ пошли на штурм военкомата в Донецке, а их расстреляли из автоматического оружия. Ничего подобного не было, я на следующий день позвонил Перевозчиковой и спросил, где трупы? Она невозмутимо ответила, что диктовала заметку по телефону и говорила про оружие „травматическое“, в редакции ошиблись, да и вообще она не обязана передо мной отчитываться.
В те же дни Лена Стяжкина, вместе с которой мы издавали „Говорит Донецк“, отправилась в Москву, чтобы получить „Русскую премию“ — ее наградили как писательницу, пишущую на русском за пределами России. Со сцены она произнесла речь — в апреле 2014 года это было еще возможно себе представить: Лена, выступающая в Москве, да еще и по-русски. „Единственный язык любви, который я знаю, — это русский, — говорила Стяжкина. — И он точно не нуждается в военной защите. Совершенно и абсолютно точно. Русский язык не нуждается в крови. Он нуждается в критиках, писателях, учителях, в детях. Он нуждается в нас. Тот, кто хочет завоевывать, силен до безумия, и способен завоевывать все, что считает нужным. Завоевать, наверное, сможет, но убить Украину на Востоке и Юге — нет. Потому что убить Украину — это убить меня, русскую и других, тоже русских“.
Все вокруг происходило как в книжке по патологической физиологии — в ответ на внедрение чужого агента в больной организм тот отвечал местным воспалением, болью и разрастанием вокруг очага соединительной ткани (то есть линий блокпостов). Облгосадминистрация превратилась в невероятный гадюшник: там жили толпы маргиналов, которые приняли участие в разграблении гипермаркета „Метро“ в районе поселка Октябрьский, этажи были забиты вещами и бутылками из-под элитной выпивки. Но Донецк казался еще относительно мирным. В Донецке существовал губернатор, который проводил встречи в принадлежащей лично ему гостинице „Виктория“, была деморализованная милиция, которой все время подыскивали новых руководителей, и даже как-то действовала СБУ. Одновременно в Горловке бесчинствовал с вооруженными отрядами какой-то Игорь Безлер, бывший советский десантник, последние годы работавший охранником; в Славянске арестовывал и убивал людей Стрелков; а в моем городе руководил „контрразведкой“ бывший офицер по фамилии Здрилюк с позывным „Абвер“. И с ними никто не мог ничего сделать.
В апреле 2014 года в Горловке депутат Владимир Рыбак сорвал во время митинга чужой флаг со своего горсовета. Его поймали, отвезли в Славянск, там пытали и убили. Тело Рыбака нашли в речке Казенный Торец вместе с трупом 19-летнего студента из Киева Юрия Поправки — их утопили еще живыми. Двое друзей Рыбака, оппозиционные депутаты горсоветов Мариуполя и Славянска Александр Ярошенко и Олег Зонтов провели целую спецоперацию: заехали через блокпосты вместе с женой погибшего к славянскому моргу, опознали тело и тут же вывезли из города его супругу; отдельно эвакуировали тело Рыбака, чтобы похоронить. С Сашей Ярошенко я играл в футбол в медицинском институте, с Олегом Зонтовым тоже был знаком. Славянск был рядом всю жизнь. Рассказы о каком-то боевике с позывным „Прапор“, который вспарывал животы задержанным только за то, что они украинцы, просто вводили в ступор. Равно как и зверские убийства людей, с которыми ты был знаком через одного человека.
В какой-то момент все это безобразие, которое именно так и выглядело для всего мира, решили поправить из Москвы. Я хорошо помню этот день: 16 мая я зашел в гости к своей бывшей подруге Алене Блохе, и она радостно сказала мне, что скоро все закончится цивилизованным путем. По ее словам, Москва прислала управленца из правительства Московской области с корнями в донбасском городе Снежное, который должен стать „премьер-министром ДНР“; с ним едет охрана из спецназа, и они сейчас быстро наведут порядок — очистят облгосадминистрацию, ликвидируют боевика с позывным „Абвер“, Стрелкова и Безлера. „У нас тут будет цивилизованная Донецкая республика, и мы по ее подобию сейчас кусок за кусочком
