Парадизо - Франческа Сканакапра

Всю неделю моя мама и Ада Поззетти провели в бешеной суете – мыли бутылки, а чтобы высушить, вверх ногами пристраивали их на заборе, на ветках деревьев.

В субботу утром, едва рассвело, прибыла целая толпа, люди несли ведра, ящики и мешки с виноградом. Столько народу в «Парадизо» я не видела никогда.

Я стояла у ворот вместе с Сальваторе и записывала имя каждого пришедшего. Сальваторе осматривал виноград, сортировал по цвету и взвешивал. Я записывала вес. Для меня цифры ничего не значили, а Сальваторе водил пальцем по колонкам, вполголоса подсчитывая.

– Зная вес всего винограда и количество, принесенное каждым, мы поймем, как разделить наше вино. На одну бутылку потребуется около полутора килограммов винограда. Разумеется, тут надо учитывать вес отходов, испарение.

Давить виноград поручили мужчинам и детям. Закатав штанины до колен, мужчины по очереди залезали в лагар[11]. Несколько человек упали, поскользнувшись на виноградных ошметках, и вылезали из лагара мокрыми от сока. Во дворе также поставили небольшие бадьи, в которых давить виноград могли дети. Мы тоже залезали в них по очереди, упиваясь тем, как ягоды взрываются под ногами. Ступни у нас еще неделю были бордовыми.

По двору плыл сильный кисло-сладкий виноградный дух, будто из ягод высвобождалось уходящее лето.

Тот день я люблю вспоминать как праздник мира в Пьеве-Санта-Кларе. Подавив виноград, люди долго не расходились, ели и пили то, что принесли с собой. Кто-то играл на гармони, пары до изнеможения танцевали у нас во дворе. Папа обнял маму и закружил ее в неловком, раскачивающемся вальсе. Когда совсем стемнело, Сальваторе запел свои красивые неаполитанские песни. «Кармела миа» понравилась настолько, что он исполнял ее на бис четырежды. Мы с Ритой заснули на коленях у ее отца.

В следующие дни люди то и дело заглядывали в сарай дзии Мины, где в бочках чпокало – в молодом вине происходил процесс ферментации. Вино пузырилось и шипело, выталкивая остатки мякоти на поверхность. Часть кожицы и мякоти собирали, чтобы настоять на ней граппу или, смешав с терном, приготовить пьяную сливу, часть замешивали обратно в вино. Сальваторе глаз не спускал с посетителей.

– Не убирайте всю кожицу, не то вино испортится, – предупреждал он.

Появление стай фруктовых мух означало, что вино пора разливать по бутылкам. Пробок не было, поэтому приходилось импровизировать, заменяя их деревянными затычками, тряпками и воском. В идеале вино должно бродить несколько месяцев, но терпения не хватало, и многие пили его молодым. Восьмилетняя девочка, я не представляла, какой вкус должен быть у вина. Брожение в домашних условиях с использованием подручных средств и качество сырья уподобляли виноделие лотерее. Мне налили стаканчик, разбавив вино водой. Мерзкий напиток разочаровал меня безмерно, я не понимала, как такая вкуснятина, как виноград, может превратиться в такую гадость.

Впрочем, приготовление вина стало для всех настоящим праздником, а потому его качество никого не волновало. Вино было символом того, что наступил мир, а вместе с ним возвращаются маленькие радости.

Даже плохое вино лучше полного его отсутствия.

Глава 7

В сентябре начались занятия в школе. Детей, которые пропустили первые год или два обучения, собрали в один класс, где я смогла с гордостью продемонстрировать свое умение читать и писать. Каждому из нас досталась такая роскошь, как тетрадь, которые по-прежнему были на вес золота, поэтому маэстро Виргола, наш учитель, строго следил, чтобы ничего лишнего в них не писали. Почти все время мы работали на скользких грифельных досках.

Поскольку в алфавитном порядке наши фамилии следовали друг за другом, мы с Ритой оказались за соседними партами, что привело нас в полный восторг. Впрочем, мы скоро поняли, что школа не место для забав.

Маэстро Виргола был невысокий, с пронзительными глазами и острой бородкой. Он носил очки, но, казалось, никогда не смотрел через них, а только поверх стекол. Мы все его боялись.

Маэстро Виргола наказывал учеников, которые шептались, говорили на кремонском диалекте или были недостаточно внимательны, в качестве наказания он щелкал по голове костяшками пальцев. Некоторым детям он приказывал вставать коленями на ладони и стоять так, пока пальцы не посинеют. Одного мальчика в наказание за ругань он заставил сосать кусок мыла. От ожога на языке у бедняги вздулся волдырь.

Но это все были мягкие наказания. Провинившимся всерьез полагалась порка длинной деревянной линейкой, с которой маэстро Виргола никогда не расставался. Этой линейкой он если не грозил ученикам, то тыкал в них. Ни к одному из нас маэстро Виргола по имени не обращался – просто наставлял на кого хотел линейку и говорил: «Ты, мальчик!» или «Ты, девочка!»

В монастыре желавшие ответить поднимали руку, и сорелла Маддалена выбирала самую нетерпеливую ученицу или ту, которая вероятнее других могла ответить правильно. Маэстро Виргола поступал иначе. Он выбирал ученика, который, скорее всего, ответа не знал. Если бедолага таки отвечал правильно, маэстро задавал другой вопрос, да еще формулировал его самым замысловатым образом, чтобы запутать. Неправильные ответы вознаграждались затрещинами, и, как следствие, затрещинами вознаграждались практически все ответы.

На уроках маэстро Виргола излагал факты и правила, затем повторял их механическим, бесстрастным голосом. Основные моменты он записывал на доске, под ними – вопросы. Маэстро требовал тишины. Всякий, кто осмеливался шаркнуть ногой или скрежетнуть стулом, получал затрещину.

Бо´льшую часть времени в классе слышались только скрип перьев и мелков да редкое покашливание. С нарочитой неспешностью маэстро Виргола расхаживал между рядами парт, звук его размеренных шагов и похлопывания линейкой по раскрытой ладони прерывались, только когда он заглядывал кому-то через плечо.

Услышав за спиной шаги, я понимала, что ни в коем случае нельзя прекращать писать или поднимать голову. Чувствуя взгляд маэстро, я изо всех сил старалась не сделать ошибку, задерживала дыхание, чтобы от колебания воздуха с кончика пера на тетрадную страницу не сорвалась чернильная капля, а еще всегда опасалась, что мелок начнет крошиться и мерзко заскрипит по грифельной доске.

Хотя меня регулярно наказывали за математические и орфографические ошибки, однако затрещины мне доставались куда реже, чем другим ученикам. Даже не знаю, почему я не рассказывала родителям, как нас наказывают, но, кажется, не рассказывал никто из моих одноклассников. Все были уверены, что это обычное дело и просто надо терпеть. Все-таки учиться в школе было удачей. Мы, большинство из нас, старались хорошо себя вести, хотя к концу учебного дня шишек на голове оказывалось больше, чем фактов, осевших в ней.

Маэстро Виргола постоянно твердил, что учить нас все равно что пытаться учить мартышек, причем мартышек глупых.

От