Парадизо - Франческа Сканакапра

Драную одежду Мираколино вечно облепляла грязь или кое-что хуже, но мерзкий запах источала не только его одежда. Питание рыбой не первой свежести и листьями вызывало зловонные газы. Маэстро Виргола тыкал в Мираколино линейкой, чтобы продемонстрировать источник гадкого запаха всему классу, и, всем своим видом выражая отвращение, называл Мираколино грязной обезьяной. Вскоре он отсадил Мираколино за заднюю парту в углу класса. Оттуда не по возрасту маленький мальчишка с неважным зрением не видел доску, и учеба, и так-то дававшаяся ему тяжко, превратилась в муку.

Некоторые дети изводили Мираколино – дразнили за грязную одежду, за вонючий пердеж, а он лишь смотрел себе под ноги и кусал высунутый кончик языка. Я всегда помнила слова Сальваторе о том, что Мираколино понимает все, что ему говорят, и очень его жалела.

– Не будьте к нему жестоки! – просила я мучителей Мираколино. – Он родился в очень незавидных условиях. (Я повторяла слова моей тети.)

Мы с Ритой подружились с Пьетро и Паоло, двумя мальчишками из нашего класса.

Родители не слишком одобряли эту дружбу, хулиганистые мальчишки слыли бедокурами, но нас с Ритой забавляли их самоуверенность, их наглость, их языкастость.

С первых же дней в школе были уроки катехизиса – мы готовились к первому причастию. Уроки эти вел дон Амброджио, и они были такими скучными, что нам с Ритой приходилось пихать друг друга локтем, чтобы не заснуть. Урок длился два часа, но нам он казался нескончаемым. Эти занятия были истинной мукой и, похоже, не слишком увлекали даже самого дона Амброджио.

Единственной отрадой на уроках катехизиса были остроты, что выдавали Пьетро и Паоло, но в основном мы сидели с остекленевшими глазами, пока дон Амброджио монотонно бубнил. Вопросы он задавал сплошь риторические. Никаких ободряющих библейских сказаний – лишь бесконечно повторяющееся объяснение пресуществления и Евхаристии.

– Итак, пресуществление, – переходил к заключению дон Амброджио, – есть процесс, в котором тело и кровь Господа нашего Иисуса Христа превращается в вещество хлеба и вина. Хлеб и вино сохраняют свойства хлеба и вина, однако их существо пресуществляется. Что Иисус говорит нам о пресуществлении? В псалме шестом Евангелия от Иоанна Иисус говорит: «Я есмь хлеб жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем»[12]. Ну? Что это означает?

Дон Амброджио не планировал, что кто-то из нас ответит на его вопрос, но тем утром Паоло пошутил:

– Это означает, что Иисус – вкуснятина!

Мы все захохотали.

Дон Амброджио подпрыгнул, словно под стулом у него взорвалась хлопушка.

– Вон! Вон отсюда! Вы дерзостные негод-ники!

После этого инцидента Пьетро и Паоло навсегда отстранили от уроков дона Амброджио. Без них уроки катехизиса стали еще тоскливее.

Незадолго до Пасхи маэстро Виргола объявил, что устроит нам экзамены по итальянскому и математике, дабы оценить, что мы усвоили с начала учебного года, а скорее – усвоили ли мы вообще хоть что-то.

Нас захлестнул страх. Мы представляли себе садистские наказания, которым маэстро подвергнет проваливших экзамен. Сильнее всего страшила деревянная линейка. Усугубляло ситуацию то, что мы с Ритой пропустили почти по три недели из-за вспышки ветрянки. Рита так разнервничалась, что разревелась, едва нам объявили новость. Маэстро Виргола тотчас наградил ее затрещиной и велел немедленно перестать хныкать.

Пьетро и Паоло не особо переживали и предложили прогулять экзаменационный день, раз мы так волнуемся. На такое ни Рите, ни мне смелости не хватало.

– Мне родители разрешат остаться дома, только если я заболею, – сказала Рита.

– И мне, – вставила я.

Пьетро засмеялся.

– Так притворитесь больными. Тоже мне мировая проблема! Если мы все притворимся больными, родители решат, что мы чем-то друг от друга заразились.

Мы с Ритой обдумали предложение. В том, что несколько детей пропускали школу в один и тот же день, не было ничего необычного. Кашель, простуда, расстройства желудка и детские болезни вроде свинки и кори быстро передавались от ученика к ученику. К сожалению, ветрянку мы четверо уже перенесли и знали, что дважды ею не болеют. Даже Рита, обычно легко подхватывающая любую заразу, уже несколько месяцев была абсолютно здорова.

Мы решили, что головной болью и проблемами с животом родителей не обманешь. Требовались решительные действия, которые не выведут нас из строя окончательно, но вызовут правдоподобные симптомы. Рассматривались разные варианты.

– Можно покувыркаться в крапиве, – предложил Паоло. – Или попробовать поймать вшей от Мираколино.

Нам с Ритой идеи эти не понравились. Взрослые легко узна´ют крапивные ожоги и поймут, в чем уловка. Вши, может, и годятся для мальчишек, которых побреют налысо, а для девочек с длинными волосами вроде нас это гораздо хуже. Брить головы нам не хотелось ни при каких обстоятельствах, уж лучше сдать экзамен.

– Как насчет крысиного яда? – предложил Пьетро. – Если съесть капельку, риска умереть нет.

Пьетро якобы знал парня, который всю войну по капельке ел крысиный яд и успешно избежал призыва. Этот вариант мы тоже отвергли как слишком рискованный.

– Знаю! – воскликнул Паоло. – Давайте прыгнем в протоку, а потом будем гулять в мокрой одежде, пока не простудимся.

– Я не буду, – заявила Рита. – Я мигом застужу грудь и опять разболеюсь.

В итоге самой подходящей признали мою идею. Дзиа Мина законсервировала терн с излишками виноградной кожицы, оставшимися после приготовления вина, но ягоды испортились. Банка с ними уже давно стояла в сарае моей тети. Я предложила нам съесть этот терн. Каждый из нас понимал, что съесть гнилые ягоды – гарантированный способ заработать хороший понос, а чтобы от такого умирали, никто не слышал.

За день до экзаменов я забрала банку из сарая и пронесла в школу, где спрятала в уборной для девочек до конца уроков. После уроков мы собрались в саду за церковью.

Гниющие ягоды воняли. Терн раскис в комковатую массу, на которой тонким слоем выросла пушистая плесень.

Мы с Пьетро, Паоло и Ритой встали кругом и, скрытые лавровым кустом, передавали банку друг другу, ложкой отправляя прокисшую слизь в рот. Кислая кашица шипела на языке и вызывала отрыжку, когда ее проглотишь.

Мираколино проследовал за нами в сад. Он таращился на нас и чесался.

– Уходи! – крикнул Пьетро.

Мираколино не отреагировал.

– Тебе тут делать нечего. Убирайся и держи своих гадких блох при себе! – Пьетро скорчил страшную рожу.

Мираколино по-прежнему не отвечал. Казалось, он смотрит сквозь нас.

– Ты что, по-итальянски не понимаешь? – Паоло перешел на кремонский диалект: – Иди отсюда, идиот, или швырну тебя в протоку и ты