Человек, который любил детей - Кристина Стед

Марета Джуэлл, маленькая темноволосая девочка, сбежала со ступенек и робким танцующим шагом приблизилась к нему.

– Можно я обойду вокруг Дерева желаний?

– Можно, лапочка, – улыбнулся Сэм.

– А мое желание исполнится, мистер Поллит?

– Думаю, да. Если ты очень сильно чего-то пожелаешь, чего-то хорошего, и будешь хорошо себя вести.

Захлебываясь радостным смехом, она побежала вокруг маленькой ели.

Глава 3

1. Прекрасен и ребячлив он был

В послеобеденной жаре, когда посуда была вымыта, вытерта и убрана, а жирная раковина отчищена до блеска, Луи босиком выскользнула в сад и чуть приоткрыла перекошенную заднюю калитку, выходившую на тихую улочку. Прямо напротив стояли два небольших деревянных дома. В одном жили Кидды, в другом – Уолкеры. Из всех соседей Луи дружила только с ними. Уолкеры – супружеская чета средних лет – воспитывали двенадцатилетнего сына Марка Энтони. Глава семьи Джуниус Уолкер, темноволосый нервный человек, работал в граверной мастерской, а вечерами пытался учить латыни своего недоразвитого отпрыска. От случая к случаю он заманивал в свой дом Луи, чтобы она поучила латинскую грамматику вместе с его сыном. Когда придет время, Марка Энтони отправят в Англию, где ему предстояло получить образование в частной школе, а заодно освоить манеры джентльмена.

Между бакалейной лавкой Мидденуэйев на углу и скромными владениями Уолкеров на столь же маленьком участке стоял аналогичный деревянный дом – неухоженный и увитый ползучими растениями. Это было жилище пожилой четы Джона и Анджелы Кидд. Джон Кидд изготавливал игрушки на продажу, о чем возвещали головы двух лошадок-качалок на его воротах. Каждое утро ровно в половине восьмого он покидал дом и возвращался на заплетающихся толстых ногах каждый вечер ровно в шесть. В отсутствие мужа старая женщина, чувствуя себя одинокой и напуганной, зачастую звала Луизу и просила рослую смелую девочку составить ей компанию. Для Луи эти два дома не были медом намазаны: ее там ничем не угощали, а от хозяев за милю несло эксцентричностью. Однако Джуниус Уолкер брал на себя труд объяснять ей вещи, о которых никто другой не упоминал. Он рассказывал ей о керамике, глазури, обжиге, вызвался научить ее росписи фарфора. Что касается Киддов, те в свое затхлое, захламленное мебелью жилище никого из соседей, кроме нее, не приглашали. Сэм, любивший поупражняться в злословии, в Киддах и Уолкерах находил неисчерпаемый источник вдохновения: каждый день он сочинял новые шутки об этих двух эксцентричных супружеских парах. Луи, хоть и знала их лучше, нежели отец, смотрела на них его глазами: нелепые, а то и слегка «тронутые»; жалкие и убогие, оттого и бедные, но при этом тщеславные, заносчивые, мнят себя благородными; слишком суеверны, чтобы придерживаться каких-то определенных религиозных взглядов; слишком глупы, чтобы разбираться в политике; слишком легкомысленны, чтобы иметь какие-либо эстетические убеждения; слишком напыщенны, чтобы ценить образованность; в общем, сущие снобы, и это при их-то бедности. Но Луи никогда не высказывала то, что у нее на уме, а сердце она имела доброе. И навещала своих странных друзей – приходила к ним из своего красивого дома на холме босиком, в драном нижнем белье, в выцветшем грязном платье, которое было ей мало, и часами слушала рассуждения этих чудаковатых бедняков о собственной жизни. С ними она чувствовала себя в родной стихии. Как и эти люди, она была эксцентричной, некрасивой и неуклюжей. Сэм говорил, она слушала, а эти несчастные, которые изо всех сил барахтались, чтобы не утонуть в море невзгод, просто жили. Они рассказывали ей кое-что о себе, и их жизнь не была наполнена катаклизмами, как у Поллитов. Они вели тихое существование в своих крошечных корпускулах, которое выглядывало – искоса, с подозрением – из сложенных в прищуре тусклых глаз. Уолкеры и Кидды вызывали у Луи отвращение, но ей льстило, что они выделяют ее. Эрни знал всех мужчин и женщин в округе; Эви, по ее словам, ходила в гости ко всем «леди с младенцами»; Томми был всеобщим любимцем. А с Луи хотели общаться только две семьи юродивых.

Сэм и мальчики отдыхали в саду под деревьями, лежа в густой жесткой траве, и к ним вот-вот должна была присоединиться Луи. Это было тягучее сонное время дня. За спиной Луи раздался голос Сэма – низкое околдовывающее жужжание, монотонная речь, которая через уши проникала в размягченные мозги его гвардейцев:

– Ваш бедняжка Сэм привез вас в Вашингтон, в новый Иерусалим, как я в том воистину убежден, ибо он хотел, чтобы вы почувствовали бурление крови в сердце нации. Дети орегонских лесорубов, маленькие краснокожие в индейских резервациях, маленькие ушастики из Миссури, сдержанные двуногие сосунки из шведской Миннесоты мечтают о том, чтобы приехать сюда и увидеть Большого Белого Отца[20], кто бы он ни был, а мои головастики имеют возможность лицезреть не только его, но и меня, причем каждый день.

– Я хотел бы побывать в индейской резервации, – произнес Сол, как будто издалека.

Сэм снова монотонно зарокотал:

– Лучшим другом Гайаваты

Был прекрасный Чайбайабос,

Музыкант, певец великий,

Несравненный, небывалый.

Был, как воин, он отважен,

Но, как девушка, был нежен,

Словно ветка ивы, гибок,

Как олень рогатый, статен.

Если пел он, вся деревня

Собиралась песни слушать,

Жены, воины сходились,

И то нежностью, то страстью

Волновал их Чайбайабос[21].

– Речь идет не об эгоистичных человеческих страстях, а о страсти природы, стремлении к благу, – прокомментировал Сэм.

В гуще светло-зеленых стебельков время от времени мелькали голые ступни, а потом на том же самом месте появилась голова с выгоревшими на солнце волосами.

– А где Лулу? – спросил Сол.

– Она пошла к калитке. – Из травы повылезали головы с блестящими глазами.

– Она пошла к миссис Кидд, – захихикали дети.

– Меня посещают чудесные мысли, когда я брожу сам по себе (а глупым или подлым глазам и умам, что во множестве окружают меня, кажется, будто я витаю в облаках). Возьмем теорию расширения Вселенной, я ведь сам до нее додумался и намерен когда-нибудь разгадать эту загадку. А теория волнового движения сложилась у меня в голове, когда я просто смотрел на мамино кухонное полотенце, висевшее на веранде. Я тогда был совсем мальчишкой, не старше Эрнеста-Непоседы. Нередко мне приходит в голову какая-то идея, а спустя месяцы, годы выясняется, что эта же идея возникала у таких великих людей, как Вудро Вильсон[22], Ллойд Джордж