Ступени к чуду - Борис Семенович Сандлер
Что еще? Прочитал несколько нашумевших книг, в том числе „Доктора Живаго“. Книга трогательная, лирическая, но в общем скучноватая. Никак не пойму, из-за чего у нас (у вас) в свое время подняли такой гвалт. Хожу в кино: тут показывают фильмы с русскими титрами. Смотрел „Приговор“ с Жаном Габеном и Софи Лореи. Понравилось. Почему я тебе об этом пишу? Сам не знаю. Если помнишь, в студенческие годы мы часто делились друг с другом своими впечатлениями.
Скоро пасха (в здешнему — Пайсах), и к нам в ульпан приехал ради такого случая лектор в ермолке. Рассказывал массу интересных вещей, но с таким важным и непререкаемым видом, что я чуть не расхохотался. Не берусь судить о том, что он говорил: я всю жизнь, ты знаешь, был далек от всего этого — бог вокруг и внутри нас, синагога и суббота как спасителя нации. Лишь теперь надо бы хорошо подумать и во всем разобраться.
Ты спрашиваешь, есть ли у меня новые друзья. Недавно познакомился с двумя парнями, тоже на Союза: Янис из Риги и Лева из Одессы. Целый вечер провели вчетвером — с гитарой. Говорили о разном. Интересные, надо заметить, судьбы. Янис, хотя и моложе меня, просто помешан на религиозной идее. Он верят, что возвращение к богу Авраама спасет все человечество от ядерной бомбы. Потому и приехал сюда, а после ульпана надеется поступить в университет имени Бар-Илана в Рамат-Гане.
История Левы, на мой взгляд, трагична, хотя сюжетно предельно проста. Пять лет назад уехала из Союза его сестра с мужем и ребенком. Уехали, можно сказать, из-за жилья. После свадьбы они мыкались несколько лет по частным квартирам, а тут вдруг отыскалась в Израиле какая-то родственница, которая пообещала им золотые горы. После отъезда сестры его старики затосковали по внуку, и Лева подался с ними. В Одессе остался его брат, который наотрез отказался ехать. И в итоге выясняется, что сестра в скором времени собирается переехать в Штаты. Вот тебе и еврейское счастье: разъединяясь воссоединяются, а воссоединяясь — разъединяются.
Жара тут стоит страшная, неправдоподобная, а голова моя ни за что к ней привыкать не хочет. Адская жара…
Надеюсь, ты честно передаешь Лиле мои приветы. Как ни ревнуй, а познакомил вас, в сущности, я».
Весь день жертвоприношения перед Авраамом мелькал овен. Зацепится рогами за ветви дерева и, едва успев освободиться, тут же снова запутается в кустарнике.
— Авраам, — сказал предвечный. — так и потомкам твоим суждено, запутавшись в грехах, они будут скитаться из страны в страну, из царства в царство…
…Жара в то лето стояла адская. Идея съездить на две недели в Приморск принадлежала, конечно, Алику.
— В будущем году учебе конец, и кто знает, когда нам, с нашим верхним образованием, еще удастся вырваться на юг вдвоем.
— Но деньги… — засомневался я. — Тут нужны деньги, и немалые.
— Немалые нужны миллионеру, — не отставал Алик, — а мы как бедные студенты обойдемся летней стипендией.
И я дал себя уговорить.
Поехали в конце июля, сразу после практики. Алик уже однажды отдыхал в Приморске со своими родителями.
— Райский уголок! — рекламировал он любимое место. — Золотые пески! Вода такая, что вылезать не хочется. А девушки! Ты, тютя, небось и не знаешь, какие бывают на море девушки.
Но в Приморске оказалось, что комнатка, на которую мы рассчитывали, уже занята. Хозяйка, тучная хлопотливая женщина, которую жильцы запросто называли «тетей Марусей», только руками огорченно развела.
— Да, — грустно сказал Алик. — Картина И. Е. Репина «Не ждали».
— Ночуйте, хлопцы, на чердаке, — предложила тетя Маруся. — Ребята вы молодые, бока не пролежите. Только не курить!
— Лишь бы крыша над головой! — обрадовались мы.
Не успели разобраться с вещами, Алик потащил меня на пляж.
Он не зря расхваливал Приморск. Выстроившиеся вдоль берега летние дачи с крашеными стенами и острыми крышами чем-то напоминали голубятни. Каждая была огорожена невысоким штакетником. В тесных прямоугольных огородиках вились на своих колышках начинающие ржаветь кусты винограда. Там и сям росли дикие маслины. Их узкие длинные листики были с одной стороны серебристыми, с другой — бледно-зелеными.
Не верилось, что каникулы уже начались, что я и впрямь вижу море, огромное, синее до самого края.
Алик разбежался и, сыпля вокруг развалы брызг, кинулся в воду. Скоро только его голова маячила за буйками.
Я искупался у берега, лег на горячий песок и прикрыл глаза. Свет солнца пробивался сквозь веки, обжигая зрачки. Теплый ветерок носил по моему телу подсыхающие песчинки. Небо было похоже на перевернутый колодец, и вдруг оттуда, с самого дна, выплыло и улыбнулось мне милое лицо незнакомой девушки. Я хотел поднять руку, дотронуться кончиками пальцев до ее влажных губ, но было такое чувство, что я весь, по горло, засыпан песком. Потом заморосил дождик…
— Спишь, тютя? Уже дымишься.
Я утер с лица холодные брызги. Алик скакал вокруг меня на одной ножке, пытаясь вылить воду из уха. Он был похож на дикаря, исполняющего какой-то воинственный танец.
— Вот это кайф! — радовался он. — Кто здесь сомневался, что жизнь прекрасна?
— Не я…
— Эх, Фимка, Фимка! Лет этак через десять мы, глядишь, еще как-нибудь встретимся и вспомним за рюмкой коньяка золотые эти денечки. Ты к тому времени будешь уже знаменитым писателем, авось и Нобелевку тебе отвалят, а?
Я хмыкнул.
— Трепач…
— Нет, без булды! — он сел. — Твоя дорога мне ясна, хотя и тут, знаешь ли, есть свои пригорки и ручейки. Вот напишешь ты свою выстраданную книгу. А ведь ее еще издать надо. Но, положим, издал, получил свой гонорарий, а дальше? Не в этом же счастье писателя!
— Разумеется, — сказал я. — В читателе.
— Во-во! А кто тебя будет читать? Сколько человек в стране знают идиш? И сколько из них захотят читать именно тебя? Посчитай-ка.
— Как тебе объяснить… — сказал я. — Была такая известная актриса Ида Каминская. Ее после войны изо всех сил зазывали в Америку: дескать, для кого вам играть в Польше? Там и зрителей-то ваших почти не осталось. А она как отрезала: если в зале останется хоть один еврей, я буду играть для него…
— Ну-ну… Блажен, кто верует. А вот мне…
