Ступени к чуду - Борис Семенович Сандлер

Врач простукал его грудь, надавил на живот и спросил:

— Печень не беспокоит?

— Нет.

— Я бы вам все-таки посоветовал не есть острого… Теперь приспустите брюки пониже.

На лбу реб Алтера выступила испарина.

— Может быть, доктор, перенесем на завтра?

— Ну-ну, не стесняйтесь. Женщин тут нет. Я должен закончить осмотр, иначе нельзя поставить диагноз.

— Тогда я вам прямо скажу, — решился наконец реб Алтер. — У меня… хвост. То есть еще не совсем хвост, а так… хвостик.

И, сказав это, он замер, с ужасом ожидая реакции молодого человека.

Но тот ничуть не удивился.

— Ну что ж, — невозмутимо сказал он, — давайте посмотрим. Перевернитесь на живот.

Реб Алтеру ничего не оставалось, как подчиниться.

Врач повертел хвостик в пальцах, спросил, не мешает ли при ходьбе, затем достал из кармана сантиметр и деликатно измерил, как он выразился, объект. Реб Алтер только поеживался.

Потом, дрожащими руками застегивая штаны, он спросил:

— Доктор, а это опасно?

— Что?

— Ну… вот это заболевание.

— Это? Cauda normalis. Совершенно нормальный хвост.

Ноги у реб Алтера подкосились.

— Это, по-вашему, нормально — хвост у человека?

— Сядьте и успокойтесь. Я вам сейчас все объясню. Конечно, если бы хвост вырос у юноши, мы бы говорили об известной патологии. Но для ваших лет — самое обычное явление.

«Что он такое говорит, этот молодой специалист, этот пацан? Он меня идиотом считает?»

— Поверьте, — уговаривал его врач, — у вас самая типичная cauda normalis в начальной стадии. И зря вы пугаетесь, от этого еще никто не умирал. Правда, вы должны соблюдать диету, меньше волноваться, больше бывать на воздухе…

— Доктор! Но я же — человек!

— Ну и что? Посмотрите на человеческий зародыш. Тоже с хвостиком. И ничего…

— Может быть, нужна операция?

— Современная медицина, — авторитетно возразил врач, — предпочитает не прибегать к хирургическому вмешательству. Природа лучше нас знает, что человеку нужно, а что нет.

— И что же? Теперь этот хвост будет тянуться за мной до конца моих дней?

— Для вашего возраста, — терпеливо повторил доктор, — вы практически здоровы, и лучшее лекарство для вас — быть бодрым, веселым и не придавать значения пустякам.

С этими словами он протянул реб Алтеру рецепт:

— Принимайте эти таблетки перед сном.

Почти не надеясь, реб Алтер все-таки спросил:

— Они помогут избавиться мне от хвоста?

— Навряд ли. Но вы, по крайней мере, будете лучше спать.

Среди сквера, куда завернул реб Алтер, выйдя из поликлиники, бил фонтан. Мальчонка лет трех хлопотал вокруг него, таращился на серебряные струйки и пытался поймать рукой то одну, то другую: хотел, наверно, притянуть их к себе.

Здесь, в сквере, собираются летом старики. Они рассаживаются на длинных парковых скамейках с изогнутыми спинками и заводят бесконечные разговоры. Говорят, как водится, о политике, о футболе, о болезнях, а еще — о самых разных вещах, которые могут прийти в голову только людям пожившим. Несколько лет назад они не знали друг друга. Каждый из них, нынешних пенсионеров, был тогда занят своей работой и повседневными суетными делами. Теперь же у них появилась возможность, может быть запоздалая, оглянуться, осмыслить уроки прошлого, посмотреть друг другу в глаза. Но для этого надо было состариться.

На одной из таких скамеек сидело четыре старика. К ним и присоединился реб Алтер. Беседа с молодым врачом направила его невеселые мысли в новое русло. «Неужели, — думал он, — и у этих стариков та же болячка? Почему же они о ней не вспоминают, даже словом не обмолвятся? Впрочем, было бы чем хвастаться…»

Разговор между тем зашел о малыше, игравшем у фонтана. Его дед, как выяснилось, сидел рядом с реб Алтером.

— Представляете, — захлебывался он, — такой маленький и такой уже умный!

— Что вас так удивляет? — отозвался тучный старик, без конца вертевший пальцами на животе. — Поток информации. Они в этом возрасте уже знают о таких вещах, какие нам и не снились.

— Да, время как-то сразу рванулось вперед, — поддержал его другой старик с газетой в руках. — То есть, я хочу сказать, в последнее время. Кстати, какое сегодня число? А то у меня газета вчерашняя…

— Когда-то отец имел уважение от детей, — продолжал толстяк. — Если он что-то говорил, так это уже было сказано. И, между прочим, сделано. А сейчас?.. Вот, бывает, я спрошу что-нибудь у младшего сына, а он смотрит на меня так, словно я какой-нибудь верблюд. Я уже и сам думаю: может быть, я таки отстал от эпохи и гожусь только советы давать.

Реб Алтер молча прислушивался, присматривался. «Здесь, на скамейке, — думал он, — все мы великие деятели, ораторы, мудрецы. А на деле — смазываем слова салом из своего курдюка…»

— И все-таки я вам немного завидую, — вмешался в разговор старичок с белой собачкой на коленях. — У моей дочери детей вообще нет, и не потому, не дай бог, что она безмужняя, а потому, что ее муж пишет диссертацию. Как будто, чтобы делать детей, нужна диссертация. Я же все равно выгуливаю собаку… так я бы гулял с ребенком.

— Женщина без детей — что дерево без ветвей, — в рифму сказал счастливый дедушка и закричал внуку — Ты уже весь мокрый! Отойди от воды!

— И все-таки, друзья мои, мы живем в волнующее время, — встрял старик с газетой. — Посмотрите, что пишут в прессе. Какие перемены в воздухе! И как еще будет хорошо!..

— Хорошо уже было, — заметил тучный скептик. — Теперь может быть только лучше.

— Ах, оставьте ваши шутки! Если что-нибудь не так, то мы сами виноваты в том, что наши дети не любят нас.

— В чем же еще наша вина? — удивился толстяк.

— А вспомните, о чем мы всегда мечтали. Чтобы детям жилось лучше и красивее, чем нам. Легче. Беззаботнее. Чтобы они не знали голода и холода. Мы наобещали им золотые горы — и что же? Ведь все, кажется, у них есть, а они себя счастливыми не чувствуют. Почему?

— Посмотрим, что они оставят своим детям, — сказал хозяин собачки и накрутил ее хвост на палец.

— Кстати, — спросил реб Алтер, думая о своем, — не знаете ли вы, что такое «кауда нормалис»?

Все пять стариков сидели на скамейке, молчали, горбились под тяжестью прожитых лет, пережитых бед и нажитых болячек. А в их старых усталых глазах отражался летний день, наполненный птичьим гомоном, разливавшийся пьянящим запахом липы, веселой музыкой фонтана, как будто все вокруг говорило: ах, как она прекрасна, жизнь