Ступени к чуду - Борис Семенович Сандлер

Много дней его преследовал крик хозяйки: «Вор! Разбойник! Дармоед!» Глаза его при этом косились на веник, стоявший в углу, а хребет начинал противно чесаться.

А какие на кухне раздавались удивительные звуки! Они его всегда дразнили и притягивали. Стоило Ваське краем уха услышать щелчок ручки холодильника, и он уже знал: самое лучшее, что может произойти дальше, связано с этим аппетитным щелчком. А как вкусно дребезжат кастрюли, звенят чугунки, как скворчит на огне сковородка! Особенно нравился ему прерывистый посвист ножей, когда хозяйка точила их друг о друга, прежде чем разделывать курицу. Спинка его сама собой выгибалась от удовольствия, хвост вытягивался свечкой — только самый кончик чуть покачивался, будто язычок пламени. Глаза становились похожими на маслянистые оливки.

О запахах и говорить нечего. Васька их различал на любом расстоянии, хоть в дальней комнате, хоть на балконе, бодрствуя или во сне.

Больше всего на свете он любил рыбу. Красивые рыбешки из аквариума в счет, конечно, не шли — ими было приятно любоваться, впрочем, не натощак. Любил он ту рыбу, которую хозяйка приносила с улицы в полиэтиленовых пакетах. Правда, коту перепадали только потрошки да жабры, но и они казались ему удивительно вкусными.

А как славно бывало на кухне вечерами, когда хозяева садились ужинать! Звякают тарелки, в воздухе витают соблазнительные запахи, и все это ласкает слух, щекочет нос, радует глаз и гонит слюну. Бросит ему хозяин куриную лапку: «Держи, попрошайка!» — а Васька и не обижается: лучше у своих поклянчить, чем у чужих украсть.

Не меньше кухни привлекала его спальня, точнее, широкая мягкая кровать, которая там стояла; он валялся бы на ней круглые сутки, если бы хозяйка позволила. Да, хозяйская кровать — это, конечно, роскошь. Как хорошо сворачиваться на ней клубком и безмятежно дремать, оставив настороже лишь кончики чутких ушей — мало ли что бывает… Ах, что за чудесные сны снились ему на той кровати! Будто бы разгуливает он, к примеру, по комнате, которая вдруг превращается в огромный аквариум, только без воды. А по воздуху плавают взад-вперед золотые рыбины, еще лучше тех, что хозяйка приносит. Приглянется ему какая-нибудь — он моргнет глазком, а она тут же в раскрытый рот и влетает. От удовольствия Васька во сне облизывался и томно мурлыкал. А проснется, обведет еще сонным взглядом комнату — все как прежде, все на своих местах: у стены сервант, на серванте — маленький аквариум с маленькими рыбками. Потянется Васька, сладко зевнет и давай умываться. Волоска не пропустит на своей тигровой шкурке, вылижет все, от носа до кончика хвоста.

И сказал один мудрец другому:

— Веселись в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности.

— Что же вы хотите этим сказать?

-

Последние одинокие собаки и кошки еще копошились в отбросах, надеясь отыскать съедобный кусок и хоть ненадолго утолить гложущий их голод. Околевающего кота они не замечали, а может быть, только вид делали. У свалки свои законы: живи и подыхай в одиночку.

Васька лежал неподвижно, с закрытыми глазами, и только слабое облачко пара выдавало его дыхание. Одно видение сменялось другим; они выплывали откуда-то из тьмы, намечали смутными контурами картинку из его жизни и расплывались. И в каждой картинке Васька видел себя как бы со стороны. Его мучила жажда… кровь на морде засохла, а то он полизал бы её.

Кто-то лизнул его в темя, в то самое место, откуда растекалась по телу боль. Васька очнулся от забытья. Два зеленых огонька висели в воздухе прямо перед ним. Он принюхался. Так и есть — это ее запах. Только она так пахнет…

Они познакомились весной. Васька лежал врастяжку, как лев, на деревянных перилах балкона, подставив солнцу свои лоснящиеся бока. За зиму из тощего хилого котенка он превратился в могучего молодого кота. В его поступи появилась упругость, в глазах — уверенность. Хорошо живется на чужих харчах.

Когда он впервые вышел на балкон и поглядел вниз, у него от высоты закружилась голова, как бывает с людьми. Оказывается, там был другой мир со множеством непривычных звуков и запахов. Постепенно он привык к ним и, случалось, целые дни проводил на балконе.

Да, так вот, стоял теплый весенний денек. И вдруг Васька увидел ее. Белая красавица с черным пятнышком на лбу грелась на карнизе соседнего окна. Ах, как ей шло это черное пятнышко между тонкими ушками, покрытыми снаружи мягким пушком и палево-розовыми изнутри! Она бросила на него равнодушный, словно случайный взгляд и — отвернулась. Васька вдруг почувствовал, как в груди у него что-то часто заколотилось. Казалось, оно сейчас выскочит наружу, сорвется вниз и, ударившись об асфальт, разобьется вдребезги. Васькины зрачки еще больше сузились, и никогда не испытанное желание толкнуло его к ней.

Васька сбежал. Днями и ночами увивался он вокруг белой кошечки с черным пятном на лбу, донимая ее уговорами. До встречи с ней он даже не подозревал, что в доме есть такой замечательный чердак. Только там Васька в полной мере познал, что такое свободная жизнь. Вот когда ему по-настоящему пригодились острые когти, которые он всю зиму от нечего делать затачивал об угол кухонного буфета. Не один соперник познакомился с ними! Что говорить, победы доставались нелегко, зато как сладко было потом ловить ее поощрительные взгляды, означавшие: «Так уж создан мир — кто сильнее, тому принадлежит все». Как приятно было, когда она принималась зализывать своим исцеляющим язычком его боевые царапины!

После недельного загула Васька наведался домой, грязный, отощавший. И когда хозяйка отворила, он стремглав бросился на кухню, к своей белой мисочке с синей каемкой, не отрываясь вылакал все, что в ней было, и тут же уснул богатырским сном.

Теперь же прикосновения ее шершавого язычка причиняли ему почти нестерпимую боль. Он с трудом поднял голову и бережно лизнул Белянку в то самое местечко, где должно было быть прелестное черное пятнышко, его смерть, его мука. Он хотел сказать: «Ничего не попишешь, жизнь уходит… прости». И она поняла его, печально мяукнула на прощанье и исчезла в темноте.

…Чердак все сильнее притягивал его, потому что там была она с ее дикими любовными плясками и напевами. Жить как прежде он уже не желал, но и окончательно отказаться от той жизни, которая невидимыми нитями связывала его с белой миской, с бескрайней мягкой кроватью, с долгими вечерами на