Крысиха - Гюнтер Грасс

Хотя мы и знаем, что по-польски крыса звучит как szczur – и иногда мы так в шутку называем друг друга или ласково: szczurzyca, – мы, конечно, не польские крысы. Таких крыс никогда не существовало, как не было и португальских или венгерских крыс, хотя человек, следуя своему стремлению все классифицировать, – никто не знает почему – назвал нас Rattus norvegicus. Но немного польского в нас все же есть, особенно в этом регионе. Например, наша любовь к кисло-сладкому и тминному вкусу объясняется преобладавшими здесь ранее предпочтениями. Поэтому мы, помимо основных сельскохозяйственных культур, с успехом выращиваем огурцы, тыквы и тмин; семена для этого мы нашли в наших убежищах. Мы выращиваем плесень и грибы. Добавляя нежную гниль, мы получаем кисло-сладкий вкус. И по характеру мы тоже впитали в себя польские черты. В отличие от крысиных народов, эмигрировавших на Запад, нет, точнее, переселенных, которые всегда стремятся все систематизировать, мы живем более беззаботно, но при этом не лишены глубокой, некоторые говорят, упрямой серьезности. Мы на что-то надеемся. Наши молитвы полны тоски. Нечто высшее, чего еще нет, но что уже близко – поляки в свое время называли это свободой, – витает над нами как нечто осязаемое…

Какой вздор! Противное здравому смыслу! прервала себя крысиха. Конечно же, нет никаких польских и немецких крыс. Для этого различия между нами слишком малы. Только на поверхности нашего крысиного существа мы иногда противопоставляем себя друг другу, как, например, во время голода, когда мы спорили о вере. Конечно, они избалованны и любят перечислять все, что имели и потеряли на богатом Западе. Они жалеют нас и слишком часто и слишком громко хвалят нашу скромность. Их беспокойство не знает границ. Также они не могут избавиться от привычки поучать других; но кое-что, например как организовать хранение зерна, они знают лучше нас. Поскольку свобода для них не так важна, они более аккуратны, чем мы, иногда даже до педантичности. То, что они начали проявлять профессиональный интерес к верфям, еще куда ни шло, но вот когда они принялись сортировать и очищать от ржавчины болты, гайки, подшипники и прочие металлические детали, а также заговорили о создании собственного склада запчастей, вся эта возня выглядит довольно смешно. Особенно учитывая, что они насмехаются над нашим, пусть немного легкомысленным, но не лишенным изобретательности обращением с найденными металлическими предметами, ведь те художественные конструкции, которые мы создаем из этих предметов и выставляем на всеобщее обозрение перед Артусхофом или на террасах вдоль Фрауэнгассе, они часто нарочно разрушают.

Не стоит относиться к этому так серьезно, бросил я. По сути, немецкие крысы страдают от своей потребности в порядке. Они восхищаются вашей легкостью, этим даром импровизации, вашим врожденным художественным чутьем. Ваши фигурки из металлолома действительно заслуживают внимания!

Ах, что ты! ответила крысиха, лишь забава, баловство. Но и наши серьезные усилия остаются незамеченными. В конце концов, мы же заботимся о старых зданиях, которые им совершенно безразличны. Без нашей методики создания водостойкого раствора из ракушечника и песка, который постоянно наносит ветер, исторические здания Гданьска пришли бы в упадок еще быстрее. А они все время говорят о Данциге как о своем. Если бы не постоянный приток крыс из России, где, по всем сообщениям, все по-прежнему очень плохо, местные конфликты, скажем прямо, польско-немецкие противоречия, могли бы обостриться еще сильнее. Хорошо, что есть еще русские, а не только они и мы. Мы же знаем, к чему это приводило во времена человеческого рода и даже во времена постчеловеческие; ведь в период голода, когда мы сами друг на друга нападали, речь шла не только о вере, но и звучали оскорбления: Пшеки! Пруссаки!

Ах, как хорошо, господинчик, воскликнула крыса, что нас всех, с тех пор как мы занялись земледелием и перестали бояться дневного света, объединяет передвижение согласных. Наш язык изменился, приспособившись к новым занятиям и привычкам. Скажи, голубчик, не замечаешь ли ты, что мы стали говорить мягче, более задненёбно? Никакого свиста, никакого шипения. Даже глубокие и широкие звуки нам поддаются. Окончания на -кайт и -хайт, ранее незнакомые слова, такие как семя, навоз, огурец, зерно и, наконец, подсолнечник, звучат теперь мелодично и привычно. Наши бывшие острые, шипящие звуки стали более насыщенными, но и более плоскими, они становятся шире. Это происходит потому, что мы столь часто говорим об урожае, посадке семян и постоянно о погоде. В сельской местности говорят особенно протяжно и грубовато. В городских районах возникают промежуточные тона. Там благозвучны А, О и У. Мы упражняемся в произношении слов: тоска, мак и закат.

И я слышал, как крысы говорили на городском наречии, смешанном с деревенским говорком. И в деревне, и в городе они называли хвост цоагель или цагель. Когда речь заходила о периоде холода после Большого взрыва, они говорили: Даас вар ман инне хуббрихькайт, даас виэ хэдден алль обьефреетен. Рейен означало дождь, арфте – горох. А древнюю они звали ольше или ольшке. Звучало это уютно, по-домашнему, словно бы речь Анны Коляйчек поспособствовала передвижению согласных в речи городских и деревенских крыс. Крысиха сказала: Ну-ка, голубчик, не хочешь ли ты послушать в церкви, что говорят в благодарность за урожай?

После того как она показала мне, помимо нескольких металлических скульптур, созданных по образу человека и выставленных на Длинном рынке, рабочие бригады, задача которых состояла в том, чтобы стабилизировать разрушающиеся стены исторического центра с помощью известкового раствора, крысиха повела меня внутрь церкви Святой Марии, словно я должен был снова и снова возвращаться в это готическое зернохранилище души, которое каждое слово возвышает до чего-то значимого.

Каменные плиты пола и встроенные в них надгробия старых гданьских патрицианских родов были скрыты, настолько плотно теснились собравшиеся крысиные народы. Нечто, наполненное поначалу страданием, поднялось, а затем разразилось ликованием: глубоко-органное и высокое серебристое пение, по-видимому исполняемое несколькими хорами, поскольку оно было искусно сплетено, заполнило зал церкви до самого сетчатого свода высоких, устремленных вверх колонн, ищущих свой замковый камень.

Крысиная месса в церкви Святой Марии уже началась; или у нее не было ни начала, ни конца? От западного портала до исчезнувшего из поля зрения главного алтаря, на котором, как я знал из предыдущих снов, располагались, достойные преклонения, сморщенная Анна Коляйчек, а у ее ног, окутанный лохмотьями юбки, – ее внук Оскар, двигались крысиные народы, подчиняясь ритму песнопений. И вдруг единый в вере крысиный народ выпрямился. Каждая крыса поднималась вслед за другой. Они стояли на задних лапах, подняв к своду крысиные морды с вибрирующими усиками, но не сложили передние лапки в молитвенном жесте, а протянули их, тонкочленистые и когтистые, вперед, словно охваченные какой-то тоской, в то время как их многоголосый хор также терялся в этой тоске. Даже их хвосты стояли прямо, устремляясь к небесам. Затем они снова опустились на четыре лапы и, протянувшись вдоль трехнефного зала, показали круглые крысиные спины. Хвосты все до одного были поджаты. Они преклонялись, чтобы снова подняться многотысячным крысиным народом, совершая умоляющие, полные тоски жесты.

И когда я видел, как они молили и молились – старые, землисто-зеленые крысы – позади, молодые, еще цинково-зеленые – у алтаря, – мне казалось, что они молятся уже не католически, а с языческим подтекстом, как те полевые плоды, что лежали кучей на алтаре в качестве жертвенных даров, покрывали все религиозные предметы, такие как розарий Анны Коляйчек и кованая железная надпись. Видны были лишь смурфики и золотые дукаты. Кроме привычного, на этот раз были еще огурцы и тыквы. Но больше всего было подсолнухов. И даже висящий над алтарем крест настолько зарос плодами, что распятый Сын Человеческий был едва различим.

Нет! прокричал я. Этого вы не можете делать! Это язычество, идолопоклонство, богохульство…

Крысиха прошептала: Тише, господинчик. Разве ты не видишь, как они молят солнце…

Но я прошу тебя, крысиха, разве вы не хотите снова стать христианами, а если не христианами, то хотя бы снова католиками…

Ваши зальные храмы,