Каменные колокола - Владимир Арутюнович Арутюнян
Ребятишки принялись дразнить его. Стоит повздорить с ними, обзываются:
— Шлюхин сын.
Кое-кого Бабо отлупил, еще не понимая смысла этих слов. А когда понял, убежал из дома. Его несколько дней разыскивали, нашли в овраге. Мать слезы лила, уговаривала — уломала-таки, привела домой. И столько было боли в ее слезах, что Бабо уже не верил мальчишкам. Обнял мать за шею и стал просить никого больше в дом не пускать. На другой день маленькими своими кулачками колошматил он пацанов — за честь матери вступился. А в тех, кто пытался в их дом зайти, камнями запускал. Но кое-кто к ним все-таки продолжал захаживать. Мать его спать укладывала. Ложился-то он ложился, да не спалось ему. А если днем дело было, мать за чем-нибудь отсылала. Уходил нехотя, возвратиться старался поскорее. А однажды не стерпел — избил мать, поправшую память павшего отца. А чего добился? Мать его при соседях прокляла: «Один у меня сын был, да и тот негодяй». Он нигде не работал и не учился. Тот, кто в родной матери разуверился, в других опоры уже не найдет. Люди перестали в их дом заглядывать: чувствовали, что мальчишка опасен. Кое-кто угощениями его задобрить пытался. Угощенья-то он брал, а наставления пропускал мимо ушей. Слабаки избегали его, сильные лупили.
...Бабо заявился в распрекрасном настроении: размахивая хворостиной, кинулся к коню. Нашел себе развлечение. Конь пустился вскачь, Бабо помчался рядышком. Ваче рассвирепел:
— Пошел отсюда, сукин сын!
Бабо поднял с земли камень, запустил в Ваче и задал деру. К счастью, промахнулся.
— Тьфу, такой день испортил! — подосадовал вслух Ваче, отвел коня в конюшню, привязал.
———
При нэпе началась торговля. Нэпа не стало, теперь ожидали равенства.
Кто-то вздохнул с надеждой:
— Наконец-то!
Другой усмехнулся:
— Это все пустые разговоры. Не было равенства и не будет. Жизнь — это торговля. Одно отдаешь, другое берешь.
Нет, прошляпил торгаш свое время, минуты сочтены.
Равенство... Чтоб всех под одну гребенку, ряд к ряду, быстро да ладно.
Жило равенство в сердцах, а теперь вот хотят его на земном шаре утвердить.
Овак вышагивает от порога к порогу и, прежде чем дать человеку бумагу на подпись, зачитывает ее:
— «В уездком Кешкенда. Просим разрешения основать коммуну двадцати пяти хозяйствам села Арпа...»
— Слыхал?
— Ага...
— Все домочадцы согласны?
— Да.
— Тогда подписывай.
Торгаш философствует:
— Не обманешь, не продашь — так ведь? Стало быть, без обмана нет торговли. А без торговли нет жизни. Кто бы власть ни взял, тот или этот, а мир на торговле как держался, так и будет держаться.
Ночь — бессонная, бескрайняя...
Овак натянул одеяло на голову, задумался: «Попросить у Ваче коня, чтоб в Кешкенд ехать, или пешком топать?» Представляет себя то конным, то пешим на пути в Кешкенд.
А у жены схватки начались.
— Овак!
— Чего?
— Ежели я вдруг помру, ты снова женишься?
— Ну тебя! Поумней бы чего придумала.
— Ох! — стонет жена. — Боюсь не выдержать.
А Овак уже снова мысленно на пути к Кешкенду.
— Овак-джан!
— Что?
— Спросить хочу у тебя... Только ты мне правду скажешь?
— Ага.
— Ежели помру, ты на Сатик женишься?
Овак вспылил:
— Хватит молоть пустое!
Салвизар тихо зарыдала. Овак повернулся к ней, заботливо укрыл одеялом.
— Дуреха, да на что мне жизнь без тебя?
Господи, сколько тайн-то в ночи!
Бабо положил подушку на тонир, закутался в пиджак, съежился — спит. Мать разбудила его, велела в постель ложиться. Бабо схватил подушку, запустил в мать и снова уснул на голом полу. Мать принялась клясть его на чем свет стоит, потом пошла спать. И вдруг представила, что Бабо умер. Сперва вроде ничего — что толку-то от него живого! Потом ужаснулась. Он ведь мальчишка — стало быть, умереть может только от несчастья. А всякой матери это нож в сердце. Представила, как Бабо уводят в Ереван в психиатричку. Заплакала. Чего только не передумала она в ту ночь. Вспомнила вдруг Бабо грудным малюткой — живой был, смешливый. В груди защемило. Взяла одеяло, укрыла сына, потом уж вернулась, легла в постель.
Ночь, темень. Нет у нее лица, чтоб взглянуть в него, нет у нее длины, чтоб измерить, нет веса, чтобы взвесить. Мысль меняет свой налаженный ход, рвется куда-то, приспосабливаясь к фантастическому нраву ночи. Нету цепей ни на мыслях, ни на руках — дерзай, совершай!
Горы, чудится, вот-вот двинутся, и картины сорвутся со стен — пойдут бродить по свету. Бедный ищет богатства, богатый — надежности. Утоляется чувство мести, торжествует любовь. Наступает власть «я».
Ночь — бескрайняя, бессонная, удивительная ночь...
Узкая комнатенка. Широкая тахта. Над тахтой коврик, на нем красный конь. Ничего ему не стоит сейчас соскочить со стены и помчаться галопом, он может вылететь из ердыка и воспарить в небе, а потом воротиться и вновь прилепиться к коврику. На тахте две постели — на одной съежилось сухонькое тело матушки Наргиз, на другой — ее распаленная молодостью сноха. Матушка Наргиз укуталась поплотнее одеялом — мерзнет. Сатик вся раскрылась, и все равно ее в жар кидает. При тусклом пламени светильника настенный конь вдруг качнулся, сорвался вниз и взыграл, подобно гнедому Ваче. Сатик только нынче заметила, что конь жеребец. Она потрогала свое разгоряченное тело, погладила.
Дыхание старухи было спокойным, ровным. Сатик вдруг вообразила, как Ваче похищает ее на своем гнедом красавце. Даже дух захватило от этой картины, из груди вырвался стон. Конь мчался неведомой дорогой, а вокруг не было ни души — безмолвие, полумгла. Ей хотелось, чтобы дорога эта не кончалась — все бы лететь, лететь...
Дыхание старухи сделалось вдруг прерывистым. Она беспокойно задвигалась, приподнялась, кликнула тревожно:
— Сатик!.. — И тут же вновь рухнула на подушку.
Сатик подняла голову — видение с конем исчезло.
— Что, мам?
Тишина.
— Что тебе, мам?
— Да что ты мне спать не даешь? Разбудила — теперь уж мне не уснуть.
— Да ведь это ты меня кликнула, — голос Сатик задрожал.
— Ну и придумаешь! Как я могла тебя кликнуть, ежели я спала?
— Да не знаю как...
Старуха заснула не сразу. А в снах Сатик замелькали иные картины.
На заре старуха пробудилась, протянула к снохе руку, и по сердцу ее разлилось тепло. Укрыла сноху одеялом получше — зори холодные, не простыла бы...
Нет у
