Там, где бродят каннибалы - Мерлин Тэйлор

Капрал Сонана держал в руке горячую картошку. Он хладнокровно подошел к грозному наконечнику копья и протянул его владельцу картошку. Дикарь не пытался взять ее, но копье на мгновение дрогнуло, и Сонана. воспользовавшись возможностью, насадил картофелину на острие. Затем он повернулся, подошел к воротам, открыл их и дал дикарю знак, что тот может идти, если пожелает.　

Папуас двинулся к воротам боком, его копье с картофельным наконечником все еще было готово к действию. В нескольких футах от выхода он поднял свое оружие вертикально и бросился прочь, сопровождаемый нашим смехом.　

Все это было прекрасно видно его товарищам внутри хижины, и почти сразу же один из них рискнул и вышел. Сонана указал ему на ворота, но человек остановился и выставил копье. Только на мгновение мы были озадачены.　

«Клянусь трубой архангела Гавриила, — воскликнул Хамфрис, — этот нищий хочет картошки, прежде чем уйти!»　

Магистрат был прав только отчасти. Дикарь действительно хотел картошки и радостно скривился, когда Сонана насадил картофелину на копье. Но вместо того, чтобы уйти, папуас присел на корточки и принялся поглощать пищу. Это было слишком большим искушением для его товарищей. Один за другим они вышли из хижины, получили свою картошку и присели на корточки, чтобы поесть.　

Вскоре, когда их уверенность возросла, они подошли ближе и, видя, что мы по-прежнему не обращаем на них внимания, подошли к нашей палатке и с любопытством наблюдали, как мы готовимся к ночлегу. Я догадался, что они глубоко заинтересованы нашей светлой кожей, и протянул руку ближайшему из них. Довольно осторожно он потрогал мое запястье пытливым пальцем и, не обнаружив, что это причинило ему вред, нежно потер его. Остальные были готовы повторить то же действие, и они столпились, чтобы потрогать мою руку по очереди. Должно быть, это доставило им массу удовольствия, потому что они, пока делали это, хихикали, как стая глупых школьниц.　

Дождь уже прекратился, поэтому мы взяли походный табурет, пустое ведро и коробку с патронами и сели. Наши посетители сидели на корточках по другую сторону костра, и в течение часа или около того мы развлекали их, как развлекали жителей Кайвала. Затем мы встали и с удивлением наблюдали, как они вскочили и в спешке начали толкать друг друга, чтобы занять места, которые мы только что освободили. Несомненно, они пытались получить для себя ту «силу», которая, по мнению горного папуаса, переходит к нему от всего, к чему прикасался другой, более сильный или мудрый. Возможно, именно эта вера повлияла на их поведение на следующий день.　

Когда дикари поняли, что мы собираемся удалиться спать, они также вернулись в свою хижину, и, хотя мы предпочли бы, чтобы они со своими товарищами провели ночь снаружи забора, мы не осмелились разбудить их вражду, изгнав хозяев из их собственной деревни, поэтому удовлетворились тем, что выставили часовых, чтобы они наблюдали за поведением дикарей.　

Чтобы ночью обеспечить тишину, у нас было принято каждый вечер ровно в девять часов давать сигнал свистком. Это был сигнал отправляться ко сну и к тому, чтобы полиция погасила лишние костры.　

Этой ночью свисток был не нужен. Изнурение подкосило носильщиков и полицейских, и, за исключением часовых, все уже спали. Прежде чем лечь спать, я обошел лагерь и заглянул в палатки. Носильщики лежали двумя плотными рядами, лежа на одном боку и прижавшись друг к другу для большего тепла. Пока я смотрел, человек в конце одного ряда перевернулся, и остальные последовали его примеру, так что все они теперь лежали на другом боку.　

Чтобы не разбудить их, я сунул свисток обратно в карман, велел капралу потушить костры и пошел к своей койке. Мои мысли, когда я вкатился внутрь палатки, были довольно ликующими. Мы прошли много утомительных миль по враждебной территории, окруженные каннибалами, наши жизни и постоянно подвергались опасности, и мы по-прежнему оставались работоспособной, быстро движущейся группой людей. Мы полагали, что конец экспедиции близок.　

Единственным оттенком печали была наша потеря повара Апи. Он был всего лишь невежественным чернокожим, практически дикарем, но он был хорошим поваром и безропотным работником, и я скучал по нему, хотя в Папуа человеческая жизнь стоит так дешево, что смерть туземца производит сильное впечатление только на его ближайших родственников. Жалко мне было и маленького, обожженного кислотой носильщика из Мекео, который так стоически переносил свои ужасные страдания. Обходя лагерь, я увидел его сидящим у маленького костра — из-за ожогов он не мог лечь и нормально отдохнуть. Он одарил меня застенчивой легкой улыбкой и, кивнув головой, принял две сигареты, которые я ему предложил. Однако я не мог избавиться от воспоминаний о его взгляде, выдающем нечеловеческие мучения.　

Над лагерем воцарилась тишина, нарушаемая только каплями воды и топотом босых ног часовых, когда они приближались к нашей палатке. Тяжелый ночной туман быстро сгущался, так что деревенский забор всего в нескольких ярдах казался лишь неясной тенью на фоне джунглей.　

Сон отказывался приходить ко мне. Мои мысли обратились к дому в США. Решительно настроившись заснуть, я попытался представить, как овцы перепрыгивают через забор, медленно считая их и дойдя до нескольких сотен, и, наконец, я начал считать количество шагов, которые сделал часовой снаружи. Я не мог его видеть, но мои уши подсказали мне, что он внезапно остановился и вглядывается в джунгли за забором. Потом я уловил его тихое «Дака?» («Что это?»),　от другого часового последовал ответ что он не знает. Я приподнялся на локте, чтобы прислушаться.　

Потом я услышал то, что привлекло их внимание, — странный, скорбный полувой-полувопль далеко внизу, на склоне горы. Он начинался тихо, переходил в пронзительный визг, затихал и начинался сначала. Я не мог понять, был ли это крик животного или человека, и, не выдержав, сбросил одеяла, надел промокшие сапоги, накинул на плечи свитер и вышел наружу.　

«Хозяин?» — спросил один из часовых.　

«Да, — ответил я. — Что это за шум?»　

Он подошел ко мне, и я опознал в нем констебля Явану, ординарца Даунинга. Его знание английского языка было всего лишь фрагментальным.　

«Не знаю» — сказал он по-мотуански.　

Внутри полицейской палатки зашевелились люди, разбуженные нашими голосами. Потом один вскочил на ноги, схватил винтовку и, шлепая по грязи, направился ко мне. Денго, мой ординарец, узнал меня и приступил к делу.　

Этот странный вой быстро приближался к деревне. Это разбудило Хамфриса, который никогда не спал крепким