Три года взаймы (СИ) - Акулова Мария

— Блядь, Ленка. Ну и что? — Молчу. Не знаю. — Это крест на мне, что ли? Что я не так хотел? — Новую паузу я снова не заполняю ничем. — Мне с тобой хорошо. Дико хорошо. Хуево, когда я тебя не понимаю. А когда кажется, что понимаю — аж страшно, как хорошо. Мне так не было. И я не хочу тебя терять. Но я тебя не понимаю. У меня жена впервые рожает, веришь? Я в душе не ебу, нужен тебе или нет. Ты вся в малом. Меня морозишь. Месяц… Два… Три… Как я должен понять, нужен или нахуй иду? У тебя перегорело? Тебе перехотелось? Я тебе противен? Что происходит? Что я не сделал?

Сердце снова сжимается. Непонимание Андрей звучит слишком искренне. Грубость обрамляет уязвимость. Я быстро сгоняю слезы и подаюсь губами к лицу. Не могу сдержаться — покрываю быстрыми поцелуями щеки. Как будто там, разбиваясь, врезалась в его кожу миллион осколков, а теперь хочу облегчить боль, запечатать поцелуями порезы.

— Ты нужен. — Произношу слишком смелые слова. Они мне настолько нравятся, что не могу сдержаться. Повторяю. — Ты мне очень нужен. Я в тебя влюбилась сто лет назад. Ты Давидку любишь, а я хочу, чтобы ты нас двоих любил. И отдавать не хочу. Я тебе сына родила. Я, а не другая. Почему я должна тебя кому-то потом отдавать? Я ненавижу твои ебучие три года. — Кулак снова с силой врезается в мужскую грудь.

— Ленка… Блядь. Ты думаешь за год ничего не поменялось? Я по-твоему не человек? Я по-твоему сижу, блядь, дни считаю?

Ты нет. А я — да.

У господина депутата вдруг кончаются слова. Это совсем не смешно, но я себя не контролирую. Ощущая внезапную легкость, сквозь слезы смеюсь.

Сначала тихо, потом громко и без остановки. До новой порции слез, которые впитывает солоноватая кожа. Это всё признаки истерики, я понимаю. Произошедшее на столе всё ещё кажется ужасной ошибкой, но я чувствую себя свободней.

— Я просто к девочке записалась на спорт. И на английский. И на греческий. Мне надо было чем-то голову занять, чтобы не думать о тебе постоянно. Не ждать, пока ты себе кого-то найдешь. Думала, лучше тебя сейчас оттолкнуть. Потом будет хуже. Я сама себя поймала в ловушку. Придумала, что секса с тобой мне будет достаточно. А мне мало с тобой секса. Я хочу жить в тебе и мучить, как ты мучаешь меня. Тебе легко — устал, детокс. Голову проветрил и снова дышишь. А я уже не могу дышать. Я твоего сына родила, но ты во мне остался. Сейчас только хуже. Мне другие не нужны. Мне бы тебя пережить. И чего хочу я давно уже не знаю. Самое ужасное, что я тогда даже не дядю оплакивала, а нас с тобой. Я не хочу быть женой до выборов, которая просто не мешает. Я не хочу валяться в бардачке дурацким оберегом. Я хочу, чтобы ты ко мне рвался.

— А я не рвусь? — Андрей спрашивает, ведя ладонью по моим волосам. Смотрит в глаза. Ждет ответа. Брякнуть "нет" не поворачивается язык. Темиров вздыхает. — Мне тебя тоже сложно понимать. Мы разные, но я никогда не считал тебя обузой. Ты нужная, важная. Я в Давиде вижу тебя.

— Он на тебя похож.

— Да похуй. С ним можно то, что с тобой нельзя. Ты не разрешаешь себя любить.

— Я защищаюсь.

— А я откуда могу это знать?

Не знаю. И что будет дальше — тоже.

— Мне кажется, я тебя принудила. Ты жалеешь, что взял тогда? — Я уверена, что когда узнал про Давида — жалел. И жизнь свою ещё год назад видел не так. Но я не слышала, какой он видит ее сейчас. Какого будущего хочет. Мы ничего этого не обсуждали.

— О чем мне жалеть, Лен? У меня есть сын. Есть ты. Есть дом. Мне тогда казалось семья — это не мое. Не создан. Не выходит. Меня, блядь, тогда предали. Думал, работы будет с головой хватать. Сейчас, если мне когда-то чего-то не хватает, только вас. Я далеко не лучший, понимаю. Сделал больно недоверием. Может ещё чем-то, я же не знаю. Но я брал всё, что ты давала. И дальше буду брать. Ты мне нужна. Не в договоре дело. Не в выборах. И не в Даве. В нас. Ты мне нужна. Я бы тебя всё равно у всех забрал, певичка. Ты бы с первого раза точно не доучилась, прости. Ты мне нужнее, чем всем им. Я поделюсь, но может быть когда-то потом. Ты мне нужнее, слышишь? И рядом что-то твое постоянно должно быть. Мне так спокойней. Не только Дава хочет с тобой засыпать. Я тоже был бы совсем не против. Детоксы не работают, я же сразу тебе сказал.

Глава 45

Лена

В спальне тихо и так же уютно, как было до отъезда Талии Леонидовны.

Но дело не в том, что мама вернулась.

Сейчас здесь мы с Андреем и Давой втроем. И этого достаточно для гармонии.

Я покормила сына, отдала отцу. Теперь Андрей «танцует» с ним по комнате, делая медленный идеальные покачивания вверх-вниз.

Мне было сложно смотреть в глаза Марине, разговаривая с ней после случившегося. Что именно она слышала и как восприняла — не знаю, но прощалась с нами легко. Сделала вид, что и не собиралась сидеть с малышом четыре обещанных мне часа. Ничего не спрашивала.

Уехала.

А мы с Андреем и нашим сыном остались наедине.

В моих ушах ещё доигрывают Давины фантомные сладкие почмокивания. Я не выгоняла Андрея, не запрещала смотреть, как кормлю его и мурлычу. Из-за этого в груди теперь смущенно-сладко ворочается.

Андрей мурчит что-то тихо, и не знаю как у Давы, а у меня слипаются глаза.

Опускаю ухо на вытянутую руку и прикрываю веки.

Они до сих пор немного опухшие, но слезы давно не идут. Наоборот во мне одновременно по-легкому пусто и в то же время тепло. Я потеряла бесконечную тяжесть, которую за собой волочила.

Из света в спальне горит только один из торшеров. Приятно журчит увлажнитель воздуха и тихий-тихий бархатисто-низкий голос Андрея.

Я борюсь со сном, дергая веки вверх, но знаю, что рано или поздно проиграю.

Давидка начинает хныкать. Андрей просит:

— Ш-ш-ш-ш, давай спать, хорошо? — Когда открываю глаза, вижу, как целует в макушку.

Его нежность наполняет любовью мое сердце. Я и подумать не могла, что в его отношении к сыну нужно искать отношение к себе.

Мне дико не хватало примера родителей. Я столько мимо пропустила из-за обычного человеческого непонимания.

Собрав все силы в кулак, отталкиваюсь от покрывала и приподнимаюсь на локте.

— Ему комфортно, когда головка лежит на плече, щекой прижми. Так он быстрее заснет. — Когда учу Андрея, голос звучит хрипло. Наши взгляды пересекаются. Я объясняю не чтобы задеть, а чтобы облегчить. Он кивает.

С неповторимым наслаждением слежу, как корректирует позу. Дава довольно быстро перестает хныкать.

Андрей улыбается.

Я в ответ.

— А ты умеешь это всё, — шутит ласково. Я улыбаюсь теплее. На колеблющихся чашах весов между сном и наблюдением за ним я выбираю второе.

Запрещала себе всё это время долго и пристально следить за Андреем и Давой. Думала, это меня травит, но в реальности лечит.

Я знаю, что сама теперь — бомба замедленного действия. Взорвется ли — непонятно. Но убеждаю себя, что не паникую.

Посмотрим. Не хочу тратить время на тревогу.

Ещё несколько минут прогулок по комнате и Дава спит. Андрей без подсказок укладывает его и включает белый шум.

Щелкает торшером.

Я чувствую, как под шелест одежды и покрывала пружинит матрас.

Муж ложится рядом и тянет на себя. Я обнимаю его за шею. Подставляю губам губы.

Нежные для сына и сильные руки скользят по моим бокам и оглаживают ягодицы. Забрасываю бедро на его бедро и двигаюсь ещё ближе.

Мы просто целуемся, но это так запретно-приятно, что хочется плакать.

Я подставляю губам шею. Дрожу, когда кончик языка скользит по яремной ямке.

Ртом ловлю:

— Спасибо за подсказку.

— У тебя отлично с ним получается. Ты до Давида никогда не хотел детей?

Глажу Андрея от висков к затылку, а болезненно-чувствительные темы перестают так пугать.

— Хотел. Мне тридцать три. Я давно готов к детям, но не сказать, чтобы вопрос стоял остро. С завистью в коляски не заглядывал, но был бы рад. И сейчас я рад.