Три года взаймы (СИ) - Акулова Мария

Беру один из них и кручу в пальцах. Плач жены на несколько секунд как будто отдаляется. Становится фоновым, а я глохну от внутричерепного писка.

Стареешь, Андрей. На третьем, вероятно, инсульт разобьет. А пока…

Кладу полоску обратно, разворачиваюсь. Приближаюсь к Лене, стараясь сильно-то не улыбаться.

Я знаю, что мудак. Урод. Гондон. А у нее трагедия.

Трогаю за плечо, тихо обращаюсь:

— Солнце…

И получаю закономерный ответ: она резко дергается в сторону и в меня летит:

— Не трогай меня!!!

Отходит в другой угол. Запрокидывает голову и с усилием ведет ладонями по лицу. Пытается продышаться и успокоить слезы.

Певичка моя любимая.

Снова два шага. Снова я за ее спиной. Сжимаю плечи. Сзади прижимаюсь губами к щеке. Целую в шею. В плечо.

— Лена, я рад. Чего ты плачешь?

Она сначала всхлипывает ещё громче (я говнюк еще и в том, что успокоиться не даю), потом сбрасывает с себя мои руки, разворачивается.

Смотрит в глаза и за пеленой слез я вижу чистую ярость. Она умеет глазами уничтожать, как никто.

Ноздри раздуваются. Она замахивается, я не отступаю. Со всей дури по щеке. Больно, сука.

И заслуженно.

— Ты урод, — шепчет и качает головой. — Я же тебе говорила!!! Я же тебя просила!!! Блядь, почему ты такой?!

Толкает, злится до мата. Малышку кроет паника.

Я это понимаю. Ловлю за талию, тяну к себе назад, вжимая лопатками в свою грудь. Щека горит. Внутри горит сильнее. И это не злость.

Я жить хочу. Нас больше станет.

Она родит мне. Я уговорю.

Трогаю губами кожу. Пытаюсь повернуть к себе лицом и в губы поцеловать — не дается. Ну и похуй. Буду целовать, куда даешь.

— Лен, прости меня. Прости. Прости, пожалуйста.

Она раз за разом мотает головой и плачет.

Мы целый месяц с ней прожили душа в душу. Но тест всё равно надо было сделать. После того дня — ни разу без защиты. Но мы задницами чуяли, что запоздало-образцовое поведение не спасет.

У Давки будет брат или сестра. Это кайф, иметь погодку. Но это для них. А для нас…

Мы не планировали первую беременность. Мы до сих пор не понимаем, как так получилось.

Мы год назад видели свои жизни кардинально иначе. Но сейчас меня до костей пробирает страх от мысли, что моя жизнь могла бы быть другой.

С Леной мне ничего не сложно. Первый мой брак был соткан из двух сказок: начало писал Шарль Перро, финалил явно один из братьев Гримм. Второй наоборот. Я вступал в него с опаской. Без плана на долго и счастливо. Без понимания, как нам с Леной вдвоем это вывезти и минимально друг друга травмировать. Общий ребенок — это слишком крепко и хрупко. Нам ни за что друг друга ненавидеть нельзя.

Я думал, надежней и не любить.

Думал я хуйню.

Ее невозможно не любить. Или просто я такой, что не могу. В ней — моментальный разгон от трогательной взбалмошной малолетки, которая мечтает о сцене, до спокойной, мудрой, вдумчивой взрослой девушки, внутри которой растет бесценная жизнь.

Бывали дни, когда она на себе вывозила за двоих.

От мыслей, сколько лишней боли причинил, мне часто дурно.

Мы друг друга не знали, поэтому и не поняли. Атмосфера долго накалялась. Каждому казалось, что он должен другого вовремя отпустить. Но "не хочу на тебя инкубатором работать" уронило планку. Жестко. Больно. Нам на головы. И убило, и спасло.

Но я знаю, что старался. Больше старалась только она. Именно с ней я заключил самый выгодный в своей жизни договор. И самый сложный.

Мы его разорвали, к слову. Оказалось, теперь он двусторонне тяготит.

Первый брак многое во мне убил. Второй — поменял. И я даже не знаю, что было больнее. Но знаю, за что нам с ней очень благодарен.

— Лен, хочешь, ещё ударь, — прошу, вжимаясь носом в нежную щеку и обнимая жену крепко-крепко.

Ее слезы то усиливаются, то утихают.

В прошлый раз она, говорит, плакала три дня. Теперь уже не надо.

Мотает головой. Мол, бить больше не хочет. Гуманная моя.

И я знаю, что это правда. Она плачет не из-за злости, а из-за страха. Лена Шамли — очень смелая. Она не побоялась восстать против дяди, традиций, общины. Не побоялась пойти на сделку с сомнительным столичным депутатом. Она не боится в этой жизни будто ничего. Только рожать моих детей.

Разворачиваю ее и забрасываю руки себе на шею.

Обнимаю по-нормальному. Чувствую, как быстро мокнет шея. Глажу по спине. Вжавшись подбородком в затылок, и смотрю в потолок.

Пытаюсь не улыбаться, но не могу. Снова скашиваю взгляд на тесты. Всё так — полосок ровно шесть.

Закрываю крышку унитаза и сажусь. Лену устраиваю у себя на коленях.

С ней сейчас — почти как с Давкой. Раз за разом повторяю:

— Ш-ш-ш-ш, — водя по спине.

И Лена тоже оглядывается на тесты. Только когда видит шесть полос — не радуется, как я, а заходит на новый круг отчаянья.

Изо всех сил стараясь сдержать улыбку, тихо спрашиваю:

— Муж говнюк у тебя? — Рыдает и кивает. Да. Я знаю. — Не хочет с тобой семью, но ты от него раз в год стабильно залетаешь?

Рыдания снова становятся громче. Лена смотрит в потолок и плачет. А я дергаю из салфетницы салфетки и протягиваю.

Берет. Трет лицо. Рискует посмотреть на меня.

Я тебя ебать пообещал максимально ответственно, а любить, по-твоему, собирался не так?

Хочет что-то сказать, но я перебиваю ее определенно более важным:

— Я тебя люблю, Лен. Ты это знаешь. И я рад.

У нее дыхание сбивается. Она почти успокаивается, но глаза снова наполняются слезами.

— Ты просто не понимаешь… — Звучит хрипло. Искренне и отчаянно. — Ты просто не понимаешь… Это больно… Это сложно… Это так по голове бьет! Мне только легче стало…

— Лен, это девять месяцев. Уже восемь даже. Что тебе купить?

Я мажу знатно, потому что в ответ получаю:

— Да пошел ты нахрен! Себе. Купи. Нормальные. Резинки!!! Или вынимать научись вовремя!!! — Лена вспыхивает. Хочет оттолкнуть и встать. Я удерживаю. В принципе, даже по настроению в последнюю неделю уже было понятно, что я попал.

Удерживаю, пока Лена не перестанет снова сопротивляться.

Размякнет. Расслабится.

Смирится с лаской и поцелуями на солоноватой коже.

— Я не хочу плакать, когда узнаю что стану мамой. Я не хочу чувствовать себя ужасно, потому что боюсь их, а не хочу…

— Я знаю, что ты хочешь.

— Я рыдать не хочу, Андрей! — В плечо вжимается кулак. Это даже не удар. На удар у Лены сил нет. Я чувствую, что устала. — Я хочу им просто радоваться. Они заслуживают, чтобы им радовались…

Глажу костяшки и целую в висок.

Ее слезы были неизбежны. Я уверен, что Лена и сама хотела бы еще одного ребенка, но это слишком быстро. И это моя вина.

Машинально тереблю сразу три кольца на тонком безымянном пальце.

У нас не было нормальной помолвки. Свадьбы тоже.

Она отказалась от церемонии в Доминикане.

И я согласен, что поздно переигрывать уже прожитое на «по любви», но и отрицать её в дальнейшем тоже нет смысла.

Лена утихает. В ванной из звуков — только тихий гул вытяжки.

— Давид спит?

— На коврике. Лупит пианино.

Вздыхает.

Садится на мне удобней. Обнимает крепче. Гладит щеку, по которой со смаком заехала. Целует в нее. Гуманная, я же говорил.

Сам повторяю ещё раз:

— Лен, я рад. Ты рада?

Всхлипывает и кивает. Утыкается в шею. Тихо плачет. Но уже иначе. Шок прошел. Приняла.

Сука, живем.

Я вот сейчас выдыхаю. А Лена переходит на ультразвук. Аж уши режет, но приятно:

— А ты мальчика хочешь или девочку? — Вопрос очевидно слишком ранний и наивный, но он вызывает во мне чувство легкости. Звучит как принятое решение.

Сжимаю ее щеки ладонями и, покрыв лицо чередой поцелуев, спаиваюсь лбом со лбом.

— Мне без разницы, Лен. А ты?

— А я мальчика снова. Мальчики-Темировы такие милые.

Не могу не улыбнуться. Думаю, девочка была бы не менее милой. Но мы посмотрим. Кто бы ни родился — точно себе оставим.