И было это так - Лена Буркова
– Вопрос приоритетов – и никак иначе!
– Вопрос реальных и маломальских поводов для радости в кромешной подавленности – иначе никак!
Бог тяжко и нехотя водружает себя на ноги, со старческим кряхтением выпрямляется, испускает раскатистый (на весь спальный район) вздох, подходит к ожидающей его раковине (заполненной доверху тарелками, заляпанными ножами, кружками с остатками липового чая) – и, вяло повернув краник с горячей водой, погружает пальцы в центр жгучего потока.
– Будь проще! – приободряю и воодушевляю я. – Представь, какую помощь ты оказываешь сейчас нуждающемуся – то есть мне!
Бог еще раз испускает глубокий (на весь спальный район) вздох.
– Ну да, ну да, бесспорно… – ворчит он, полируя банку лимонной пеной. – Эксплуатация моего труда – благородное, альтруистическое и куда менее затратное предприятие…
Глава четвертая,
где потомок крестьян и фанат хипповых луков отправляется в путь
Ясный полдень под голубым-голубым небом улыбается привычным ритмом буднего дня: студенты прогуливают занятия в благоустроенных и оборудованных скамейками скверах; группы туристов в панамках, бриджах и мокасинах, вооруженные селфи-палками, фотографируют фасады исторических зданий; спасая кипучие офисы от голодной агрессии, проносятся на самокатах нагруженные едой и напитками курьеры-кормильцы; сонные менеджеры по персоналу скроллят фешен-ленты возле курилок и параллельно сплетничают о скупом на квартальные премии руководстве; топают в модные хабы одичавшие программисты с ноут буками в рюкзаках. Суматоха! Бег! Переводы денег со счета на счет! Созвоны на ходу! Обещания скинуть ссылки на новые проекты и закрыть тикеты «вот прям тудей»! Я и запамятовала, что сегодня вторник. Я и забыла, как выглядит движение. Я и не подозревала, что соскучилась по шумному центру.
Город дышит, иногда зевает, пьет фильтр-кофе из молотых и ферментированных зерен Колумбии, Коста-Рики, Эфиопии, нагоняет насыщенными ароматами миражи баобабов, пальм, экзотических орхидей – и подмигивает многоцветными бликами стоящих в пробке машин. Я наблюдаю за улицами и за людьми на улицах изнутри желтого такси, вызванного нами через багоизобильное приложение, и смакую, словно симфоническую музыку, мелодичный рокот двигателя: «Смотрррите, смотрррите, смотрррите, какие вокррруг огррромные высотки, пестрррые сфетофоррры, искррристые торррговые комплексы, пррривлекательные парррки атррракционов, вы только посмотрррите!» Мы с Богом послушно смотрим на весь этот помпезный вихрь, потому что можем позволить себе роскошную роскошь: устроить выходной в середине недели, отложить до греческих календ деловую переписку, быть праздными пассажирами и не следить за лихорадочной разноголосицей дорожного движения.
Кругло-усатый таксист благородно избавляет нас от стресса, рулит баранкообразным рулем и, периодически зыркая в боковое зеркало, блаженно помалкивает. Я радуюсь тому, что он даже не пытается достать сигарету: не так-то просто курить под вопли клаксонов, под тряску неожиданных прыжков из правой полосы в левую, под постоянное появление из-под асфальта лежачих полицейских! Водитель определенно заслуживает не только уважения, похвалы, пять звезд – но и соточку на чай!
– Справедливо, – одобряет Бог. – Но не возбраняется накинуть и три соточки на чизбургер с двойным сыром, хашбрауном и беконом!
Постепенно городские пейзажи удаляются, скукоживаются до размеров детского конструктора, уплывают в сероватую дымку и уступают место сельскохозяйственным красотам, раскинувшимся всюду и везде расслабляющими иллюстрациями: возделанным кукурузным полям, необъятным капустным плантациям, вытянутым теплицам, деревянным амбарам для хранения собранного урожая и укрощенным бдительными заборами перелескам.
Завораживающая и крайне притягательная картина.
В телячьей нежности прижались к земле низкорослые постройки, впитывая в себя дыхание почвы и доказывая неоспоримую истину: нет ничего приятнее и ближе для крестьянских потомков (для нас, не умеющих пользоваться косами, не доивших на рассвете коров и загнавших себя в спичечные коробки!), чем зеленые холмы и расчищенный от нагромождений горизонт.
Пять, двадцать, сорок минут (невозможно определить точную продолжительность поездки рядом с тем, кто не придает особого значения ходу времени) – и вот наконец сквозь пыльные разводы бокового стекла пробивается мерцание громадного аэропорта, сверкающего так, словно его тоже помыли вместе с банкой и сухо-насухо протерли чистейшим вафельным полотенцем. Невероятно и волшебно, но я беззаботна, будто предотпускник с подписанным заявлением, потому что наряд мой (белая вязаная футболка, коричневые штанцы, браслет-плетенка из радужных ниток мулине, спортивные сандалии на липучках) и волосы мои (освобожденные узники прилизанных будничных укладок) так и пышут ликованием, так и перекликаются с образами колоритных американских хиппи из далеких семидесятых. Выбраться из депрессивной квартиры, покинуть густонаселенный мегаполис, отправиться в путешествие, не имея при себе ни багажа, ни ручной клади, ни телефона с безлимитным интернетом, вынуждающим сидеть в нем без особого интереса, но до посинения, – лучшее, что можно придумать, когда в душе доминирует хмарь.
Поблагодарив водителя за увлекательную поездку под аккомпанемент теряющего сеть навигатора, мы (точно и не мы вовсе, а юные и легкие на подъем ребята) покидаем дрожащее от нетерпения такси и углубляемся в хрустальный, звонкоголосый, суматошный терминал. Абстрактные инсталляции над головой, успокаивающие глаза подчеркнутой строгостью и аскетизмом, сразу при входе торжественно дарят ощущение упругости и воздушности: взлетай хоть сейчас, разгоняйся на отполированной до блеска плитке, отталкивайся, прыгай вверх, улюлюкай, маши, словно лебедиными крыльями, гибкими руками!
Маневрируя между суетливыми и взмыленными путниками (метр семьдесят пять и восемьдесят килограммов по среднему показателю!), дребезжащими чемоданами (пятьдесят на сорок и на двадцать сантиметров!), шуршащими клетчатыми баулами (не обладающими общепринятыми стандартами, но имеющими подозрительное содержание!), мы с Богом змейкой пересекаем холл, проскальзываем под ленточными ограждениями – и оказываемся у стойки регистрации. Я протягиваю сотруднику аэропорта паспорт в пестрой обложке. Бог, внимательно исследовав складки древних джинсов, царственно достает сложенный вдвое листочек: с россыпью несвязанных слов, грамматическими ошибками и портретом, нарисованным детской рукой кислотными фломастерами, с жирными пончиковыми пятнами.
– Приятного полета! – возвращая документы, желает нам усталый, но участливый и услужливый человек в форме.
– Спасибо! – отвечаем мы в унисон, тихо посмеиваясь и по-доброму переглядываясь друг с другом.
Пресный обжигающий какао из автомата (что за химозная химоза?!), мятые бумажные стаканчики (ой-ой-ой, какие горячие!), черствые сэндвичи с пластиковой ветчиной и картонным сыром (нужно больше, больше, больше соуса для спасения этой грустной пищи!), мы садимся на пол, подмигиваем йоркширскому терьеру из переноски напротив и под преломленными лучами среднеширотного солнца жадно поглощаем свой поздний завтрак.
– Еда в аэропорту в три раза вкуснее, чем дома, – чирикаю я, в четыре укуса съедая сэндвич. – И во столько же раз дороже!
– Истину молвишь! – кивает Бог. – Но еще вкуснее она летом на даче: чай из листьев черной смородины, лапша быстрого приготовления, толстые ломти белого хлеба!
– Святая правда! – соглашаюсь и
